Долгая история (СИ)

Ночь была безветренная, оттого не слишком холодная. От Бережного зелья теперь валил густой, но не обладающий никаким специфическим запахом пар, плясал огонёк горелки, и в том месте на крыше, где та стояла, стало и вовсе тепло. Расстегнув верхнюю пуговицу пальто и поглядывая на часы, чтоб не пропустить момент, когда зелье нужно будет снимать, Софья, закинув ногу на ногу, сидела на уступе крыши рядом с котелком и зачем-то думала о некромаге, которого встретила сегодня на рассвете.

«Ну, не совсем некромаге», — поправила она себя. Она знала, что… (Как его? Матвей, вроде бы? Фамилию она и вовсе не помнила, Глеб говорил о нём лишь однажды, когда близнецы донимали его расспросами о том, остались ли ещё настоящие некромаги)… В общем, этот — не чистокровный маг смерти. Волхв, практикующий разные направления. Но некромагия сильнее, она всегда преобладает. Это не грязь, в которую можно запачкаться чуть-чуть, наполовинку, или только сапоги обляпать. Ты либо практикуешь, либо нет — и если практикуешь, называть ты себя можешь хоть Древниром Вторым, но ты будешь некромагом, и расплачиваться за это станешь согласно полному прейскуранту. Так папа сказал.

Глаза парня на Голове-камне это подтверждали.

Софья передёрнула плечами и неуютно сменила позу. У папы тоже были такие жуткие глаза? Пф, неудивительно, что мама была не в восторге от его подкатов! Лично Софью, несмотря на то, что в целом внешне Матвей этот был симпатичный, встретиться с ним снова отнюдь не тянуло. Да и характер у него, судя по тому, что она подсознательно уловила, был с гнильцой. С такой едва уловимой червоточинкой, но Софья чувствовала её очень остро, и она ей не нравилась, отталкивала. И все же разговор с некромагом — настоящим, реальным, и, скорее всего, последним если не в мире (как глупо было бы так полагать!), то в России уж наверняка — её взбудоражил, и она всё прокручивала и прокручивала его в голове.

Наконец ей это надоело, и чтоб отвлечься (зелье должно было кипеть ещё пятнадцать минут), Софья вынула из сумки Мишкин блокнот, который сама же ему и подарила, и с щемящим сердцем провела ладонью по кожаной обложке. С Лотковым она так и не помирилась: он, считая себя обманутым и оскорбленным, полностью игнорировал подругу; а Софья, в свою очередь ощущая себя преданной и непонятой, и только совсем чуть-чуть виноватой (но не больше, чем он был виноват в озвучивании всех тех гадостей в её сторону!), пока морально не готова была вывесить белый флаг. Но ей все равно было плохо, и она очень скучала. Она чувствовала себя неизлечимо больной.

Что ж, довольно похоже на настоящую любовь по определению Вадима. И выходит, кое-что о ней она всё-таки узнала, да? Ха-ха, она никак не подозревала, что будет думать о Мишке в таком ключе! Да даже пару месяцев назад она этого и представить не могла! А глядите-ка: вот она, здесь и сейчас. Сидит и думает.

Софья тяжко вздохнула и открыла на коленях блокнот. Рассказ, о котором ей говорил Лотков, она уже прочитала — на удивление, тот действительно оказался неплох! Конечно, и на этот раз вышел не шедевр, но автор явно был вдохновлён. К тому же, написано было в новом, отличном от обычного Мишкиного готического и безнадёжного романтизма, стиле детской сказки — несмотря на мрачноватое для неё содержание. Софья бы поставила данный опус (назывался он «Ивовая виселица») на второе место в своём топе Мишкиного творчества — первое по-прежнему занимала опубликованная школьным тиражом подпольная юмореска про Медузию и царя Мидаса.

Пропуская между пальцами веер страниц, Софья случайно наткнулась на жирно наведенное заглавие «Ведьма в колодце» и запнулась. Это был тот самый рассказ, что Мишка не давал ей читать, и о котором с такой странной улыбочкой вскользь упомянул Ягун, когда они курили на крыльце её дома.

Держа страницу вертикально, готовая перевернуть, Софья поскребла ногтем угол листа, вспоминая, как, отдавая блокнот, молитвенно упрашивал её Мишка не читать ничего «лишнего», надеясь на её честность.

Затем Софье вспомнилось, что он орал ей в пустом классе…

Обида вновь вспыхнула в ней факелом.

— Ну, раз я такая плохая!.. Сам сказал, — недобро сощурилась она и решительно, с каким-то внутренним удовлетворением, раскрыла разворот с «запрещенным» рассказом, склонившись ниже к огню горелки.

Поздним утром Мишка стоял у перил Изумрудного моста, лениво листая конспект по врачеванию необратимых сглазов и мрачно наслаждаясь чувством, что он ему больше не пригодится — по крайней мере, в этом учебном году. Духу заявить об этом Поклёпу он ещё не набрался, но уже начал привыкать к этой мысли. Мишку она ужасала… но и радовала тоже.