Долгая навигация

Дымов взъярился вконец: дежурный по дивизиону приказал ему выделить трех человек на продсклад и восемь на отгрузку угля для электростанции, хотя последнему молодому матросу было ясно, что выделять людей на уголь должна береговая база, — и это когда минеры уехали сдавать мины, ученики ушли на занятия, а мотористы вне всякого плана затеяли менять дизель, и командир велел дать им на полное растерзание семь человек из верхней команды… И когда уже всем начинало казаться, что из этого шумного и бестолкового дня не выйдет ничего путного, и Сеня в четвертый раз живописал Ивану историю потопления радиста, а Иван хохотал (он замечательно умел хохотать), к ним подошел хмурый Шурка Дунай и сказал:

— Смешно. А про шлюпку ты думал?

— Не-а, — честно признался Иван и залился смехом снова, он все еще видел перед собой небритого радиста, который очень не хотел падать в грязную и холодную воду и пытался удержаться за шланг, а струя била вверх, и глаза у Зеленова были задумчивые…

— Напрасно, — сказал Шурка.

— Чего ты ноешь, чего ты ноешь?! — запетушился Иван. Сила и радость перли из него во все стороны, маленький перешитый берет лихо примостился на большой курчавой голове, и, когда Иван петушился, становилось одновременно весело и боязно, как бы Иван чего вокруг себя не поломал.

— Не н-ной! — закричал Иван с горделивым презрением. — Отстирают тебе чехол!

— Во-первых, я не ною, — равнодушно сказал Шурка. — Во-вторых, чехол не мой. В-третьих, твое дерьмо все равно не отстирать и боцман тебе еще выскажет «фэ». А в-четвертых, я о гонках. День Флота.

2

Нет службы лучше, чем на кораблях Военно-Морского Флота, и в долгой веренице флотских дней нет лучшего дня, чем День Флота. Хищные профили больших противолодочных на фарватерах Невы — незначительная частица этого щедрого и яркого праздника. Шурке нравилось думать, как на всех флотах ребята драят корабли, стирают форменки и утюжат ленточки, чтобы утром последнего воскресенья июля рвануть по «Большому сбору» наверх и замереть в парадном строю, следя уголком глаза, как вздрагивает на ветру «Исполнительный, Исполнительный», поднятый до половины… Целый год ждут этого дня. По-разному пройдет он в приморских столицах, больших и малых базах, но непременно повсюду в этот день будут шлюпочные гонки — традиция русского флота.

Шурка был гидроакустиком, Иван — трюмным машинистом, Кроха Дымов — торпедистом. Все трое носили старшинские галуны на плечах и заканчивали третий год флотской службы. Старшины по третьему году выражать свои чувства не очень-то склонны, и если б кому-нибудь на бригаде взбрело вдруг в голову спросить их, как относятся они к своему кораблю, они бы, подумав, пожали плечами: «Нормальный пароход». Я же должен сказать, что корабль они любили, любили до дрожи — двухмачтовый и серый… самый красивый корабль в мире.

Этому легкому кораблику при крещении не досталось имени. Ему дали номер: «53». Он вступал в навигацию надменным щеголем и спускал вымпел в декабре, январе — помятый, облезлый, смертельно усталый.

За много лет на нем сменились шесть командиров и сотни матросов. Он редко бывал в первых строках праздничных приказов. Но когда случалась беда, подвертывалось трудное дело, именно «полста третий» срывали по тревоге с отдыха и похода. Это было нелегко, этим гордились. Так — годами — откладывалась и сжималась в кулак та трудноопределимая сила, которую зовут духом корабля.

Средь прочих традиций была у «полста третьего» такая: он лет десять кряду бил все корабли на шлюпочных гонках.

Гонки считались в бухте событием первостепенной важности.

Бухта звалась Веселой.

В кубрике полагали, что человек, ее окрестивший, обладал верным юмором висельника. Низкие берега, валуны, черный лес. В мае бухта была еще забита льдом. Шла бездарная полоса туманов и дождей. Несколько недель жгло белое солнце и вода слепила шершавой синевой. Потом бухта снова ныряла в непогоду, осень, мрак — на этот раз безнадежно. Черная злая волна кидалась через волнолом, и подводные лодки, выходя в море, кричали пронзительно и страшно. Больше всего неприятностей выпадало на осень. В январе вставал лед. Берег и бухту заливало острой белизной. Над кораблями шуршал пар. Вахтенные дурели от скуки и невыносимого скрипа под валенками. Весны ждали свирепо, дрожа и раздувая ноздри при первых ударах сырого южного ветра. Весна пахла водой. Весна пахла краской, горьким выхлопом главных машин.

Ждали.

Настанет день. День выхода. Ту-ду! ту-ду! ту-ду! — всполыхнет сигнал аврала, грохнут трапы под дробью башмаков…

Выход! Свежий вымпел на стеньге. Пена и радуга под форштевнем.

И на неизвестной минуте похода вылетит с мостика спасательный круг. Плюхнется на воду, поплывет, качаясь, в корму.

Понесется по шкафуту матросик, вопя дурным голосом:

— Человек за борто́м!

Такая игра: упавший круг — человек.

…Звонки. Ревун. Трансляция: «Человек за бортом!»

Ухнет под винтами, перешедшими на «полный назад», вода; три, четыре круга улетят уже вослед «утопленнику», покатится корабль по циркуляции…