Долги наши

— «Лондон. 20 декабря, 1942 год. Номер сто двенадцать дробь ноль семь. Игрушки будут сброшены третьего января в то же время, там же. Подтвердите получение. Напоминаю: как можно шире ведите пропаганду. Призывайте французов вступать в подпольные отряды сопротивления и готовиться к решающей схватке. Продолжайте доставлять нам сведения о расположении и численности сил врага. Особо важно установить все, что относится к зоне номер пять, примите меры. Да здравствует свободная Франция. Генерал Шарль Де Голль».

— Завтра в штабе вам придется это повторить… Позвольте… зона номер пять… но ведь это по нашей карте, побережье Бретани… Понимаете, что это значит?.. Дорогая моя, мы с вами еще увидим, как свободные люди шагают по свободной земле… А я — знаете, что я буду тогда делать? Я стану вашим импресарио. Афиша: в центре таинственная женщина в черном трико — вы, от вас расходятся лучи и змеи, а сверху: «Чудо века — мистическая, магнетическая, метафизическая память всемирно известной мадемуазель ИКС». А?.. Ну, хорошо, но кто же сообщит, чтобы принимали оружие?

— Позвольте мне…

— Нет. Дело не только в том, что вы женщина… Но я не имею права подвергать вас риску… В этой головке вся наша канцелярия, все явки и списки… Когда вы сказали сбросят парашюты?

— Третьего. Метр, я знаю местность, людей…

— Завтра поговорим в штабе.

— Хорошо. Я зайду сейчас к Корну… А вы вызовите меня, когда отец позвонит…

Больничная палата.

Мистер Корн в халате, повязанном пояском с кистями, сидит в кресле, а против него, на диванчике, рядом с Софьей, миссис Корн.

Эта отдельная, одноместная палата — некоторая помесь больницы с гостиной.

— Я зашла попрощаться, — говорит миссис Корн. — Подумайте, они нам тоже объявили войну! Я стараюсь не реагировать, но какое нахальство объявить войну Штатам!.. Ну, всего хорошего…

— Но… — хочет перебить ее Софья.

— Что делать? Что делать? Я еду одна. Сегодня вечером.

— Да, мама уезжает, — говорит Корн. — Я бы тоже поехал, но врачи как сговорились: Баньоль, Баньоль, вас может спасти только профессор Баньоль… А умирать от рака что-то не хочется. Я получил разрешение остаться… деньги все могут… почти все.

— Скажите, пожалуйста, — обращается Софья к миссис Корн, — как по вашему учению — если не кого-то другого будут убивать возле вас, а наоборот, вас возле кого-то. Вы хотели бы, чтобы этот кто-то тоже не реагировал?

— Понимаю вас… Я осталась бы с сыном, если б могла ему этим помочь. А потом — картины. Мы купили триста картин.

— И, кажется, дешево?

— Даром. Быть в такое время в Париже с деньгами… Ну, до свиданья, душечка. До свиданья, Чарли. Веди себя хорошо, лечись, слушайся доктора. Гуд бай…

Она уходит.

Корн и Софья сидят несколько мгновений молча.

— Ах Софья, я так благодарен за то, что вы ко мне заходите, — вздыхает Корн. — Если бы вы знали, что меня мучает… Можете себе представить — мысли… Мысли, мысли, ужасные мысли. Давайте пить чай. Тут у меня в термосе… Трудно мне без Джексона.

— А где же он?

— Пропал. В первый день взятия немцами Парижа. Как в воду… (Задумался, замолчал.)

— Вот, я вам налила…

Корн очнулся.

— Удивительно, Софья Александровна, мы устроены. Вместо того чтобы благодарить жизнь за счастье родиться, ходить и дышать, мы проклинаем ее за то, что придется умирать… Неблагодарные мы существа…

— Вы стали философствовать.

— …и где только взять Мефистофеля?.. Все бы отдал за час молодости, за один час в моем старом Киеве… Киев, Киев. Куда только не заносило меня — нигде не дышалось так, как в Киеве… Долго я себе не признавался… Как это люди не понимают своего счастья? Самого простого, самого лучшего. Ходить по родному городу, смотреть, дышать… Мы с ней за руки держались, у нас в Киеве было принято не под руку ходить, а держаться за руку, когда гуляешь с девушкой… На самом верху она жила, на Лютеранской 33…

Зазвонил телефон.

Софья хватает трубку.

И вот она уже мчится по заснеженной улице.

Вбегает домой и бросается на грудь к отцу.

Счастливый Зайчик прыгает вокруг них, заливаясь лаем.

Генерал прижимает к себе дочь.

— Ну, тихо, тихо, все хорошо, родная… Ну, все, успокойся.

Софья усаживает отца на диван, садится к нему на колени, целует. Зайчик немедленно пристраивается к ним.

— Так что же случилось? Зачем они вызывали? Почему так долго? Ради бога…

— Не спеши. Дай сигарету.

— Да не мучай ты меня, папа!

— Послушай, что-то я давно не вижу большого чемодана — такой, с ремнями, знаешь?

— Чемодан?.. — настораживается Софья. — В чем дело, папа? Что случилось? Папа!

— Ничего плохого. Деловое предложение.

— Неужели… — поднимается Софья, — неужели ехать домой?

— Да. И в перспективе даже возвращение Благовещенского.

— И ты… ты…

— Я согласился. За себя и за тебя.

— Не может быть!

Наступает длительная пауза. Генерал закуривает. Софья стоит перед ним.

— Ты знаешь мои взгляды, Соня…

— Взгляды, взгляды… Это наши враги!