Долго и счастливо? (СИ)

В траурном молчании мы с Чарли покидаем офис, спускаемся по коридору и выходим из пристройки. Краем глаза я замечаю лицо мисс Андерсон в окне: она щурит свои злые глаза и все так же покусывает карандаш, наблюдая, как мы движемся вдоль клумб по ухоженной аллее к посту охраны. Несколько секунд я терплю ее взор, но потом резко разворачиваюсь на каблуках и посылаю в ее сторону гневный вопросительный взгляд, всем своим видом показывая, что нахожу назойливое любопытство неуместным. К моему удивлению, мисс Андерсон быстро подносит ладонь к глазам и отворачивается: там, где она стояла, теперь только колышется застиранная занавеска в мелкий цветочек. Возможно, это снова игры моего воображения (да и что можно разглядеть за долю секунды?), но я готова побиться об заклад, что глаза управляющей были на мокром месте. Почему? Вряд ли я когда-нибудь узнаю.

- Чарли, нам, наверное, нужно забрать твои вещи. Зайдем в твою комнату?

- Как хотите.

Мы вместе входим в главное здание (скрипучие полы, обшарпанные стены, вереница рисунков на пробковых досках и снова удушливая жара), мимо нас пробегает стайка мальчишек-подростков. Они перебрасываются довольно скабрезными словечками, и, завидев меня, начинают сдавленно хихикать. Я думаю о своих учениках, о том, что завтра – понедельник и мне снова выходить на работу. Внезапно я чувствую острое нежелание возвращаться в свою школу. Меня почти тошнит, грудь сжимает бессильная ярость. Я больше не могу вернуться к своей прежней жизни, где все будет напоминать мне об упущенном счастье. Не могу видеть этих счастливых детей, верящих в мечты и светлое будущее, играющих дни напролет в мире, где нет ответственности и обязательств, не могу видеть их родителей, которые приходят после уроков и иногда поднимаются ко мне, чтобы услышать порцию комплиментов в адрес своего дарования. Я всегда говорю только хорошее, у меня все сплошь юные гении. Почему-то родителям важно чувствовать, что их ребенок особенный, хотя счастливчиками по жизни становятся самые заурядные.

Чарли еле переставляет ноги, я ускоряю шаги, но она не следует моему примеру и продолжает тащиться следом. Кажется, все это занимает вечность, однако когда мы выходим на улицу и я бросаю взгляд на часы, оказывается, прошла лишь четверть часа.

Шарлотта все еще будто воды в рот набрала, скованная и подавленная, она плетется следом, будто и не рада моему решению. Я уже начинаю сомневаться, а не допустила ли я просчет и ей, на самом деле, вовсе не нужно мое участие, когда возле озера в парке она наконец открывает рот и хмуро замечает:

- У вас новая прическа.

- Да, - я улыбаюсь, машинально дотрагиваясь до кончиков своего свежего каре. Сколько я себя помню, я всегда носила длинные волосы, - теперь не скоро привыкну. Зато больше никаких лихо закрученных пучков, кос и конских хвостов. Одной заботой меньше. – Тебе нравится?

- Нет. Вы не должны были приходить за мной. И вообще вы должны меня ненавидеть. Я - дрянь, - без переходов и почти торжественно объявляет она.

- Не говори так, Чарли.

- Это я еще мягко выразилась. Они пообещали личную комнату, освобождение от уборки и второй полдник. Говорили, что это будет забавной игрой. Тренировкой перед получением большой роли. Я должна была быть непослушной, а потом дать себя приручить. Ну, чтобы вы почувствовали себя значимой в моей судьбе, чтобы привязались и осознали ответственность – все в таком духе. Вначале мне даже было весело… – она пинает пустую банку из-под колы в пруд. Встревоженные утки с недовольным кряканьем взметаются в воздух, но увидев, что опасности нет, успокаиваются и снова устраиваются на глади воды. – Но потом… Зачем мне личная комната в приюте, если у меня появилась комната на фабрике? Освобождение от уборки, если никто и так не заставлял меня убираться? А второй полдник? Я жила в королевстве конфет и шоколада, могла сутками объедаться мороженым… второй полдник, серьезно? Я решила положить уговору конец, я намекнула вам о родстве Скварчалупи – вы, конечно, ушами прохлопали, ничего не поняли…

Большая утка перед нами с изумрудной головкой чистит перышки, сияющий солнечный диск покачивается на волнах, отражающих безмятежное весеннее небо, а воздух чарующе пахнет свежестью и новой жизнью. Мы все совершали ошибки, и некоторые из них нам никогда не исправить. Простить себя сложнее, чем простить своих близких. Но что нам остается? Мы люди, мы слабы и несовершенны, мы падаем, чтобы подняться снова, мы сворачиваем в дремучую чащу, чтобы однажды найти верный путь. Можно утопить свое будущее в сожалениях по прошлому, а можно впустить в свою жизнь новую весну.