Долгое отступление

Опираясь на грамшианский анализ кризиса, наступившего после окончания Первой мировой войны, Роджер Саймон отмечает, что несмотря на то, что идеологическая и политическая гегемония капиталистических элит была поколеблена этими событиями, рабочее движение «оказалось не в состоянии сформировать альянс с разнообразными социальными силами, способными вместе бросить успешный вызов правящим группам»[287]. В Италии этот идеологический и политический вакуум был заполнен фашизмом. Бенито Муссолини гораздо лучше, чем умеренные вожди социал-демократии сумел почувствовать специфику момента и предложить лозунги, выражающие отказ от привычных институтов. «В таких условиях фашизм нашел себе массовую базу в городской и сельской мелкой буржуазии, резко политизировавшейся в результате войны»[288]. Однако в отличие от левых, фашизм предлагал не социалистическую и демократическую трансформацию общества, а сохранение и отчасти административную реорганизацию старого экономического порядка в новой идеологической упаковке — популистской и антидемократической, сплачивая часть недовольных низов с частью правящего класса, уже неспособного управлять по-старому.

Такой комплексный фашистский или нацистский проект становится невозможен в XXI веке из-за того, что нет уже больше той классической индустриальной системы, на основе которой он возник, а неолиберальный рыночный порядок давно стал фундаментальным механизмом воспроизводства элиты, причем не только в сфере бизнеса, но и в сфере государственного управления.

Культурная логика позднего капитализма предполагает не интеграцию, а фрагментацию общества. Эта фрагментация находится, однако, в прямом противоречии с традициями гражданского общества, институционально-организованного плюрализма, основанного на горизонтальной солидарности классов и социальных групп, противостоявших государству и крупному капиталу. И именно поэтому отдельные элементы фашистской идеологии и практики могут быть — в полном соответствии с эстетикой постмодернизма, порожденной теми же социальными процессами, — использованы в самых разных контекстах, хоть и с неизменно реакционными целями.

Элементы фашизации можно наблюдать даже в старых и все еще прочных либеральных демократиях — от Австрии до Франции, где правый популизм хоть и не является просто современной формой фашизма, но легко использует идеологические инструменты из его арсенала. Тем более это проявляется в таких обществах, как Украина, где слабое государство сочетается с ожесточенной борьбой олигархических групп, способных самостоятельно формировать силовой ресурс, или в России, где авторитарная власть сырьевой олигархии пытается преодолеть свой кризис на основе тоталитарной идеологии и практики.

И все же сам факт, что и неолиберализм, и постмодернизм логически приходят к своеобразным формам постфашизма, свидетельствует о том, что данная эпоха заканчивается. Используя тоталитарную идеологию и риторику, система не в состоянии оказывается выстроить соответствующую этим принципам работоспособную тоталитарную машину — ни в сфере управления, ни в сфере производства и обмена. А потому начавшаяся в 2022 году военная конфронтация является лишь симптомом кризиса, выход из которого придется искать именно на путях воссоздания механизмов демократической солидарности.

СТРУКТУРНАЯ ПЕРЕСТРОЙКА КАПИТАЛИЗМА

Один из секретов войн, которые, с одной стороны, разрушают производительные силы и наносят убытки бизнесу, а с другой стороны, стимулируют хозяйственное развитие, состоит в том, что причины их надо искать не в конкретной заинтересованности тех или иных инвесторов, стремящихся к захвату активов или получению заказов (хотя и то и иное имеет место), а в общей логике системы. Не только в противоречиях между отдельными участниками процесса, но и в противоречивости и неравномерности самого процесса накопления капитала.

Российско-украинский конфликт 2022 года, вернее его глобальные экономические последствия, не просто отлично вписываются в общее направление структурной перестройки капитализма, стихийно начавшейся еще в 2018–2020 годах, но и являются механизмом, позволяющим в относительно короткие исторически сроки осуществить данные задачи. Эту связь очень точно уловила эколог Светлана Краковская, сказав, что вызванные человеком климатические изменения и конфликт с Украиной имеют общие корни — использование углеводородного топлива и нашу от него зависимость[289]. Дело, разумеется, не в том, что зависимость Западной Европы от российского газа создала условия для начала военной операции. Гораздо важнее то, что конфликт создавал возможность ускоренными темпами провести изменения, которые и ранее уже назрели, но давались с трудом. Отказ западных стран от российской нефти и, с некоторыми оговорками, от газа явился не просто жестким и логичным (хоть и экономически затратным) ответом на политику Путина в отношении соседнего государства, но и ускорял процесс структурных преобразований, который уже был запущен.