Долгое путешествие

Впрочем, как это обычно и бывает со сказками, когда за шторой рассветает, сказка превращается в утро со всей его суетой и банальностью. Я просыпаюсь, когда Ноа выходит из душа, вытираясь большим белым отельным полотенцем. Я снова восхищаюсь ей и тяну руки к ее загорелому стройному телу, на котором так маняще белеют тонкие следы от купальника. Но она ускользает от моих объятий, лишь хитро улыбнувшись, молча одевается и уходит, подарив мне у порога еще одну улыбку и не оставив номера телефона. Я лежу, грустно улыбаясь – сколько у меня было таких ночей с тысячами разных партнеров. Еще одна. Впрочем, чертовски неплохая.

Когда я покину тело Игоря, я сотру все воспоминания о моих делах и о моих встречах. Он никогда не вспомнит Якова Зильберга или Леонида Левина, с которым я всё-таки надеюсь встретиться. Но память о девочке с красивым именем Ноа я ему обязательно оставлю.

Я вздыхаю, встряхиваю головой и, умывшись, отправляюсь завтракать.

Завтрак в отеле меня впечатляет, а это ой как нелегко. Такой прекрасной шакшуки я еще не пробовал за всю свою жизнь. В очередной раз убеждаюсь, что случайно, с помощью Игоря, нашел настоящую жемчужину среди довольно скучных тельавивских отелей. Потом мне приносят выпечку и кофе и я смело повышаю жемчужину до звания бриллианта.

Утро я провожу в прогулке по городу. Заглядываю на рынок Хапешпешим, брожу по рядам магазинчиков блошиного рынка. Как обычно, девяносто процентов хлама, девять процентов более-менее интересных вещей, и один процент действительно стоящего. Мне нравятся старые вещи. Нравится брать их в руки, разглядывать, представлять людей, которые ими пользовались, и те истории, в которых эти вещи участвовали или присутствовали. Особенно мне нравятся чайники, кофейники и кувшины. И порой, нужно приложить немало усилий, чтобы разгадать, для чего та или иная безделушка вообще использовалась. Например, опознать в этом медном цветке коробочку для таблеток, а в этом странном предмете, похожем на смесь подсвечника и зубной щетки, специальный столовый прибор, который сто пятьдесят лет назад использовали для того, чтобы держать ножку курицы во время еды. Изучать историю человека и человечества через историю быта – это одна из самых интересных игр, доступных в этом мире.

Солнце переваливает через полдень (ох уж это обжигающее, испепеляющее, изнуряющее израильское солнце…) и я спускаюсь по улочкам в старый порт Яффы, откуда, по крупному счету, пошел и этот город, и вся современная история этой страны.

Городу Яффа уже четыре тысячи лет. Чего только не видели эти места. Здесь Персей освободил Андромеду из плена страшного чудовища, продемонстрировав ему голову Медузы Горгоны и обратив того в камень. В плен к чудовищу девушка попала из-за того, что ее мать, царица Кассиопея, по глупости сболтнула, что превосходит красотой нереид, то есть русалок. Обиженные морские девушки отправились за помощью к своему покровителю Посейдону (это вам не милые диснеевские русалочки), а тот наслал на царство Кассиопеи и ее мужа Кефея страшное морское чудовище. Чтобы от него избавиться, царственная чета была вынуждена отдать чудищу свою дочь Андромеду (сравните со славянскими преданиями про Чудо-юдо, которому платили дань юными красавицами). Уж не знаю, что там чудище делало с девушкой, но пришел Персей и освободил ее, победив клыкастого охранника. Дальше был полный хэппи-энд в контексте патриархальных древнегреческих представлений о семейном счастье: Персей проводил всю жизнь в походах и подвигах, а Андромеда рожала ему детей одного за другим (от одного из них даже произошел весь персидский народ). Сам же сюжет освобождения прикованной к камню обнаженной юной Андромеды был весьма популярен среди художников и в эпоху Возрождения, и в XIX веке. Богатые покупатели хотели картины с обнаженкой (порносайты в то время почему-то еще не изобрели), а нарисовать просто обнаженную девушку было бы большим скандалом, вплоть до XX века (Эдуарда Мане за его «Завтрак на траве» в 1863 году чуть не растерзали). При этом считалось совершенно социально допустимым изображать обнаженное тело в античных сюжетах. А тут такой прекрасный материал – юная девушка, да еще и в цепях. Картина с таким сюжетом не только радует мужской феодальный глаз, но еще и обращается к его скрытым в подсознании желаниям обладать этой женщиной и подчинять ее себе, мучая и покоряя (они, естественно этого не понимали, это Фрейд всё подробно в начале XX века объяснил, но чувствовать-то чувствовали – подсознательно).