Долгое путешествие

Интересно было быть пророком в первом веке нашей эры. Привиделось тебе что-то во сне после обильного возлияния, ты это записал и вот – ты уже величайший провидец всех времен и народов, а тысячи умных людей на протяжении двух тысяч лет пытаются понять, что же ты там понаписал, высчитывая имя Зверя из известного числа. В наше время не так. В наше время, если тебе приснилось что-то такое, а ты это записал и вышел на площадь проповедовать, то, в лучшем случае над тобой посмеются. А будешь упорствовать – засунут в психушку или в тюрьму за оскорбление религиозных чувств верующих.

Забавно, что церкви, целиком выстроенные на вере в чудеса, совсем не готовы воспринимать эти чудеса в реальной жизни. И стоит мне, скажем, выйти на площадь и заявить о том, кто я такой, продемонстрировав убедительные доказательства, первосвященники всех религий выстроятся в очередь, чтобы смешать меня с грязью и доказать, что я самозванец и мошенник.

Еще забавнее то, что, по сути, все эти люди верят в одно и то же, а мелкие различия их доктрин, за которые они так упорно сражаются, уничтожая своих соседей десятками тысяч на протяжении последних двух тысячелетий, порой, непонятны не только мне и братьям, но и нашему Отцу. Особенно, помню, нас в свое время озадачило то, каким образом разумные, в общем-то, проповеди еврейского раввина, ратующего за возвращение еврейского народа к чистым консервативным традициям в противовес погрязшим в неге и коррупции жрецам, внезапно стали основой для преследования всего еврейского народа, продолжающегося и поныне. И лишь немного менее нас удивило вознесение не-еврейскими народами этого еврейского раввина, выступавшего против распространения его идей за пределами Израильского царства (то есть среди тех, кто его стал, в итоге, превозносить), на пост, равный нашему Отцу, путем создания довольно языческой концепции триединства. После этого нас, правда, уже почти ничто не удивляло, даже то, что нас, ангелов, стали воспринимать чем-то вроде языческих младших богов, добавив к нам в компанию (естественно, без нашего ведома, согласия и разрешения) немало тысяч так называемых «святых».

У Стены Плача, она же Западная стена Храма, как обычно, людно. К самой стене я не иду, незачем нервировать Михаила, который наверняка за мной наблюдает. Просто, пройдя через рамку металлоискателя и улыбнувшись серьезным охранникам, вооруженным до зубов, спускаюсь по лестнице и рассматриваю величественные остатки некогда действительно впечатляющего строения.

Мужчины омывают руки и проходят к стене, чтобы помолиться и оставить между камнями записку с просьбой. Женщины делают то же самое, но далеко от меня, в правой части стены. Здесь, напротив левой, мужской части Стены плача, женщин почти нет. Но одна из них оказывается прямо рядом со мной.

Она подходит справа, неслышно ступая по отполированным миллионами шагов серым каменным плитам. Чувствуя ее присутствие, я лишь слегка поворачиваю голову, уже зная, кто она. Длинные волосы, узкое, немного восточное, немного славянское лицо, грустные глаза.

- Здравствуй, Джудит, - я так и не поворачиваюсь к ней, продолжая рассматривать стену и подходящих к ней людей в черных, несмотря на жару, одеждах.

- Здравствуй. Сегодня ты можешь звать меня Рэйчел.

- Рэйчел… Рахиль, Ракель, великая мать и заступница. У тебя много имен, Рэйчел?

- Столько, сколько захочу, - она улыбается, показывая ровные белые зубы. – Тебе разве никогда не казалось глупым, что человек может контролировать почти всё в своей жизни, кроме имени? Большинству людей имя дают родители, совершенно не интересуясь его собственными предпочтениями. Детей называют в честь кого-то – бабушек, дедушек, неведомых родственников, королей, актеров, художников, героев книг, даже городов и автомобилей. И человек, большинство людей, несут эту печать, клеймо на себе всю жизнь не просто как некое социальное обозначение, но как сублимированное отражение собственной личности. Немногие решаются поменять имя. Фамилию меняют многие, а вот имя – единицы. Кажется, что поменяешь имя, и поменяешь судьбу или личность. Но это же фигня. Имя – это всего лишь имя: набор букв и звуков, под которым тебя знает кучка других людей. Если я могу поменять свои планы на день, могу поменять настроение, могу поменять платье, в чем проблема для меня изменить имя? Сегодня мне нравится одно имя, потому что оно для меня удобно и соответствует случаю. Завтра обстоятельства меняются, и я меняю одежду, меняю место, почему бы не изменить заодно и имя, соответственно изменению обстоятельств и моего настроения? Разве от этого я перестаю быть собой? Разве меняется моя личность, когда я переодеваю платье? И разве меняется она, когда я называюсь другим именем?

- Интересная мысль, - я улыбаюсь, поворачиваясь к ней.

- Тебе еще интереснее, Гавриил, - усмехается. – Ты, ведь, помимо имени, меняешь тела, меняешь личности, сливаясь с сознанием своих физических тел. Вероятно, примериваешь на себя их судьбы и жизни. Как ты их называешь для себя? Мулы? Тела? Куклы?