Долгое путешествие

Впрочем, несмотря на эти мрачные подробности, Алькасар сегодня – это красивое, светлое и легкое место, по садам и галереям которого так приятно бродить и в жаркий летний полдень, и прохладным зимним утром. Я был в нем бесчисленное множество раз, но каждый раз мне снова хочется подняться на его башни и услышать переливы журчания фонтанов в его садах. Стоит лишь быть осторожным на лестницах – ступеньки скользкие от времени и узкие, а шаловливые до подлости призраки не преминут подтолкнуть расслабившегося от окружающей красоты туриста к падению.

Пока что я оставляю Алькасар позади. Я туда обязательно зайду сегодня, но сначала мне надо встретиться с Федерико. Как обычно, мы встречаемся с ним в главном католическом храме Кордобы, носящем имя Мескита – мечеть.

Я видел множество христианских храмов по всему миру, но этот я считаю, если не самым красивым, то уж точно самым необычным, замечательным и запоминающимся. Его история, начинающаяся аж в 600 году – это нечто невероятное. Сначала на этом месте вестготы построили христианский храм. После завоевания арабы переделали храм в мечеть. В 711 году первое здание было разрушено, и в 784 году эмир Абд Ар-Рахман построил новую мечеть. Эта мечеть существует и до сих пор, как часть Мескиты, вот уже тысячу двести с лишним лет.

После этого мечеть неоднократно увеличивали, дополняли и расширяли на протяжении двухсот лет. В итоге, ее размеры (вместе с апельсиновым двориком) выросли до невероятных двадцати трех тысяч квадратных метров, и она стала второй по размеру мечетью во всем средневековом мире.

В 1236 году мечеть снова превратили в католический храм. Минарет сделали колокольней, а с самим зданием архитекторы сотворили еще одно чудо. Они встроили в самый центр мечети полноценный готический христианский собор со всеми его контрфорсами, аркбутанами, высокими колоннами и нервюрами сводов. Причем сделали это на удивление органично. Когда смотришь на здание сверху, то кажется, что собор просто вырастает из огромной крыши мечети. А когда попадаешь внутрь, то граница между старым объемом Мескиты и «новым» храмом практически незаметна. Ты только что шел по полутемному бескрайнему лесу колонн и низких двойных арок, и вдруг оказываешься в центре огромного освещенного пространства, уходящего куда-то на необозримую высоту.

Колонны стоит упомянуть отдельно. Сотни разноцветных мраморных колонн, образующих ныне то ли мистический каменный лес, то ли завораживающий и сбивающий с толку лабиринт, собирались арабами по всему Средиземноморью и являются, по большей части, остатками старых римских храмов. Вот такая удивительная преемственность – части храмов, где поклонялись старым римским богам, стали частью великой мусульманской мечети, а та, в свою очередь, превратилась в христианский храм.

- Всему свое время, и время всякой вещи под небом, - я сажусь на скамью рядом с Федерико, - время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное.

- Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить, - отзывается он.

Это наша старая традиция: начинать наши встречи фразами из Екклесиаста. Давным-давно, когда не было еще мобильных телефонов и электронной почты, нам нужно было придумать способ, по которому Федерико узнавал бы меня, независимо от того, в каком теле я бы перед ним появился. Мудрый фатализм Екклесиаста показался нам достаточно забавным и остроумным для этого.

- Во что ты меня втянул на этот раз, Федерико? – я разглядываю его, мы давно не виделись, и то, что я вижу, мне не нравится. Федерико высок и для своих семидесяти трех довольно крепок. Острый выдающийся нос, тонкие губы, немного нежные черты вытянутого лица, на котором давно поселились глубокие морщины, чуть оттопыренные уши, зачесанные назад темные волосы с проседью. Он похож на другого знаменитого уроженца Кордобы – матадора Манолете, погибшего, увы, слишком рано. Он одет почти по-мирски: черные брюки, дорогие черные кожаные ботинки, черная рубашка. Лишь белый воротничок выдает в нем священника. Федерико по-прежнему строен, но я замечаю, что он сильно похудел с последней нашей встречи год назад. Его щеки впали, кожа побледнела, черты лица заострились. Пугающие признаки тяжелой и страшной болезни.

- Пойдем, Гэбби, - он встает, вздохнув. – Не стоит в доме божьем обсуждать мирское.

Я молча следую за ним, зная, что приведет он меня в какое-нибудь приятное место, где хорошо посидеть, поесть и немножко выпить. Федерико не из тех священников, что морят себя постом, хотя и не из тех монахов из анекдотов и похабных историй, которые считают стены монастыря лишь преградой для тех, кто хочет помешать им насыщаться. Федерико воспринимает свою религию очень серьезно (с некоторой поправкой на знакомство со мной), но при этом любит и вкусно поесть, и выпить в меру. Вкус жизни ему совсем не чужд, и это мне в нем особенно нравится.