Доля ангелов

— Так что это все-таки за история про гибель твоего мужа и замок с привидениями?

Выходит, я тоже не молчала, пока он воспевал себя, любимого.

А он, любимый, выходит, притом умудрялся слушать.

И я, конечно, рассказываю теперь все: в деталях и подробностях, умудрившись даже вкратце изложить содержание Тошиного романа.

И слышу в ответ:

— Не нравится мне эта история.

И отвечаю:

— Мне тоже.

Мы спорим вяло и весело.

Пикируемся, не забывая о кротких острых ласках.

И спорить так можно вечно, но уже светает, а завтра поутру его ожидает провинция Grande Champagne, за ней — Petite Champagne, а дальше — Les Borderies, и Les Fins Bois, и Les Bons Bois и Les Bois Ordinaires — все шесть великих коньячных центров Франции и вселенной, и в каждой — старые виноделы, их бочки, их виноградники, но главное — знаменитая доля ангелов, которую во что бы то ни стало нужно запечатлеть.

— Знаешь что… — Он устал и, конечно, уже не может думать ни о чем другом, кроме как о ней, о незримой доле, но и обо мне с моими привидениями — тоже. К тому же он привык принимать решения и обязательно отвечать за то, что решил. — Мы поедем в этот чертов замок вместе. Но — потом. И это логично. Сначала — ангелы, потом — нечисть. Соглашайся. Впрочем, можешь не соглашаться, одну я тебя все равно никуда не пущу.

— Согласна, — бормочу я, утыкаясь носом в его плечо, такое горячее, крепкое и надежное, что действительно очень хочется согласиться. Припасть. Ни о чем уже больше не думать. О своем. Пугающем, страшном, тревожном — когда есть поблизости такое плечо.

Велик соблазн.

Но нельзя поддаваться.

Потому что знаю, хотя понятия не имею откуда, — этот замок и эти привидения — только мои.

И покуда сама, исключительно собственными силами не пойму, не постигну, что там и как, — не будет счастья рядом с этим плечом.

И плеча не будет.

Как-то пакостно извернется судьба — и отнимет.

Знаю. Верю. Убеждена.

Стало быть, надо самой.

Утро такое раннее, что еще и не утро даже — краткий миг ускользающей ночи.

В холле «Ritz» на первый взгляд ни души.

Полный сюр — абсолютное безмолвие: пусто и гулко, как в музее.

На второй — обнаружился одинокий консьерж, не сумевший — от неожиданности — скрыть легкое замешательство при моем появлении.

А вернее, легкое замешательство оттого именно, что не сумел скрыть легкого замешательства.

А еще потому, возможно, что ничего, кроме безупречной дежурной улыбки, предложить мне не смог.

Завтрак еще не сервирован, бар, напротив, уже закрыт, room service не вызовешь в холл. И горячего кофе не видать утренней беглянке.

Очень жаль. Было бы кстати — ночь без сна позади, впереди же — полная и абсолютная неизвестность.

И тоска: не поймет, не простит. И ужас — расстались навеки.

Нет, об этом теперь лучше не думать.

Да и не верю я сейчас ни во что подобное.

Убеждена в обратном: доберусь до этого завороженного замка, разберусь с проклятой загадкой, оставленной мне на прощание или навек — как, возможно, думал Антон.

А вот черта-с-два!

Разберусь. Немедленно. Именно теперь. Не потрачу на все про все более суток.

И тогда — с легким сердцем — туда, куда рвется душа, в коньячные провинции.

За долей ангелов. Настало время. Прямо указано судьбой. Пора.

Достаточно дьявольских фантасмагорий.

Так думаю я, а невозмутимый швейцар любезно предлагает такси, которого нет поблизости и даже в обозримой дали.

И Вандомская площадь, как лесная поляна поутру, подернута дымкой.

Впрочем, такси он, конечно, найдет. Я не сомневаюсь. А вот нужно ли оно мне сейчас, такси?

Небольшой, но вполне респектабельный черный «Mercedes» на пустой стоянке отеля.

Не по мою ли душу?

Душа пугается, вздрагивает, но почти уверена — так и есть.

Что-то смутное всплывает в воспаленном мозгу: какая-то досадная встреча в аэропорту, кто-то, не слишком вежливо отправленный на все четыре стороны.

Ну, разумеется.

Этот самый «Mercedes», с водителем, говорящим по-русски — тем же самым, что вез Антона. Между прочим, это было мое условие.

Боже правый, неужели он дежурил здесь целую ночь?

— Не надо такси, спасибо.

Так говорю я швейцару и привычно сую в аккуратную ладошку пять франков.

— Доброе утро, месье, — на всякий случай по-французски обращаюсь к мужчине за рулем «Mercedes».

Завидев меня, он не вышел из машины, не открыл — как полагалось бы — заднюю дверцу.

Лишь скатилось бесшумно переднее правое стекло, являя миру и мне немолодое, хмурое лицо.

— Мадам Полонская?

Он хорошо говорит по-русски, ничуть не хуже меня.

И вероятнее всего, русский. Притом не первой и даже не второй эмиграционных волн. Те говорят чисто и правильно, но совсем иначе, чем мы.

Этот, судя по выговору, в прошлом — советский. Интересно бы знать — из каковских?

Но время вопросов еще не настало.

Зато — похоже — настало время претензий.

— Я встречал вас вчера в аэропорту.

— Да, я помню. Обстоятельства изменились.

— Я видел.

Какого черта!

Недоставало еще морали.

— Ваш труд будет оплачен.

— Не сомневаюсь. Мадам Печенина просила связаться с ней, как только вы сядете в машину.

— Свяжусь, когда сочту нужным. Мы можем ехать?

— Разумеется.

— Значит, поехали.

Он, кажется, понял меня правильно.