В окнах особняка колыхался голубоватый свет - для пущей таинственности собравшиеся, как водится, жгли русалочий уголь. Имелось, впрочем, и новшество - из дома доносилось тоскливое, но по-своему гармоническое стенание, будто ветер пытался затянуть песню. Звуки были мне незнакомы; пожав плечами, я взошёл на крыльцо и шагнул в переднюю. Никто меня не встречал - прислуга тут была приходящей, и по вечерам её отпускали.
Над дверью гостиной крепилась полоска ткани с каллиграфической надписью, выполненной гуашью в две строчки: "Если ты робок, о гость, а твой разум не жаждет открытий, то развернись и беги - здесь покоя тебе не сыскать". Это предупреждение сочинил когда-то мой, так сказать, коллега по стихотворному цеху, старый кокаинист. Последние полгода он у Светланы не появлялся - либо скопил на билет до материка, о чём навязчиво грезил, либо бесславно помер.
Плотный, почти осязаемый аромат благовоний и табака ударил мне в ноздри. В гостиной было человек двадцать - полулежали в креслах и на диванах, глядя на загадочную конструкцию, установленную в углу. Конструкция эта напоминала столик с дырчатой крышкой; над ней вдохновенно водил руками взъерошенный бледный юноша - с помощью чар он гнал через отверстия поток воздуха, который при этом мелодически завывал.
Теперь хотя бы стало понятно, что за звуки я слышал, подходя к дому. Мелодия получалась не очень чистой, скорее даже корявой, но именно в этом была своеобразная прелесть. Не музыка в классическом понимании, а наивно-щемящий плач, роптание горного ветра, озвученная тоска.
Концерт впечатлил, однако, не всех гостей. Парочка в противоположном углу целовалась украдкой, а у камина с синим углём подрёмывал в кресле купчик в косоворотке, забредший сюда, видимо, по ошибке и в очень сильном подпитии.
Ещё я увидел Елизавету. Она сидела, заложив ногу за ногу и откинувшись на спинку мягкой банкетки. Барышня выглядела иначе, чем днём, - ярко накрашенная, с замысловатой причёской. Сейчас, в табачном дыму и призрачном свете, я дал бы ей лет двадцать, не меньше.
Сев рядом, я констатировал:
- Вы всё-таки пришли.
- Конечно, а вы как думали? Любопытно же! Хозяйка, правда, слегка опешила, но сделала вид, что рада. Хотя пока тут не было ничего, способного оскорбить мою высокую нравственность. Я даже немного разочарована.
- Ещё не вечер. По здешним понятиям, разумеется.
В руках у неё был высокий бокал с игристым. Я, потянувшись к столику за бутылкой, налил и себе; опрокинул залпом, как воду. Елизавета уважительно цокнула языком:
- Сразу видно творческую натуру!
Я проигнорировал её комментарий и тут же налил ещё; сама она лишь символически пригубила. Взъерошенный юноша между тем прекратил свои пассы, и завывание оборвалось. Гости зааплодировали, а Светлана, сидевшая рядом с исполнителем, всплеснула руками и воскликнула:
- Виктуар, вы умеете удивить! От вас я такого не ожидала! То есть, конечно, знала, что вы не лишены наклонности к музыке, но прежде она проявлялась более... э-э-э... тривиальным способом...
- Ах, Света, не смягчайте формулировки! Прежде я просто бренчал на клавишах, примитивно и по-любительски, а мои способности к чарам были ещё скромнее! Но с некоторых пор я стал чувствовать воздушную стихию иначе, на новом уровне. И пытаюсь выразить свои ощущения, ищу для этого подходящие формы...
- Получилось просто чудесно! Я так рада за вас, вы даже не представляете! Как хорошо, что вы сегодня пришли...
Елизавета, слушая их, задумчиво потёрла висок и тихо пробормотала:
- Виктуар... Знакомое имя... Всеволод, кто этот молодой человек?
- Я толком его не знаю, он не из завсегдатаев. Студент, если не ошибаюсь.
- Что-то вертится на уме, никак не соображу...
В центр гостиной выбралась сухощавая дама в серебристо-сиреневом парике. Её физиономию густо покрывали белила, лишь глаза оттенялись, словно провалы в черепе. Из-под бесформенного платья торчали кривоватые ноги в чёрных чулках. Я осознал, что всё ещё слишком трезв, и снова потянулся к бутылке.
- А это кто? - спросила Елизавета шёпотом.
- Ираида, местная поэтесса, - сказал я, делая торопливый глоток.
- О, ваша конкурентка? Ну хоть она-то прочтёт нам свои творения?
- Боюсь, что да...
Сипловатым высоким голосом, в котором сквозило что-то неуловимо базарное, Ираида обратилась к воздушному музыканту:
- Это было недурно, мой мальчик, весьма недурно... Но позвольте мне быть с вами откровенной... Искусство ведь подразумевает предельную, максимальную откровенность, вы не находите? Так вот, эта ламентация ветра в вашей подаче отличается некоторой размытостью, ей не хватает чётких акцентов... Вы же понимаете, о чём я, не так ли? Впрочем, чтобы не быть голословной, я продемонстрирую вам, облеку свои мысли в строфы...
- Да-да, - сказала хозяйка салона, - просим!
- Благодарю, моя дорогая. Это родилось у меня буквально сегодня вечером...
Чуть покачиваясь и уставившись куда-то поверх голов, она начала: