Долой стыд

— Ожидаю войти, так что поаккуратнее с шуточками. Рассказывайте про нового клиента.

— Станислава Игоревича? Что именно вас интересует?

— Изложите всё по порядку, а я уж разберусь.

— По порядку...

— Вы меня бесите сегодня, доктор, по-настоящему бесите. Ну что вы как варёная рыба? Гражданский долг исполнять не нравится?

— Нравится... не нравится... Подождите, сейчас я начну. Станислав Игоревич... Он боится летать... боится пауков и змей... Ни черта он не боится. В девяносто восьмом зачем-то загадил чем-то вроде кетчупа пиджак кого-то вроде Березовского и до сих пор вспоминает. Но и на это ему наплевать. Почему бы вам просто не послушать запись?

— Я и послушал! Но мне нужны... комментарии.

— А, вы тоже заметили... Как по-вашему, он теперь настоящий реакционер?

— Настоящих реакционеров не существует. Только на зарплате или по принуждению. Эти взгляды противны человеческой природе! Человеку свойственно идти вперёд и развиваться!

— Человеку и гетеросексуальность свойственна... Вы же говорите, что у незначительного процента гомосексуализм заложен природой. Почему бы и реакционности не быть чем-то генетическим?

— Гомосексуализм — биологический вариант, а реакционность — сознательное извращение! И прекратите наконец заговаривать мне зубы. Давайте отчёт!

— Нестор... Отчёт у вас в руках. Вы его только что со стола схватили.

— Взял, а не схватил. Хватают менты народ на митингах.

— ...Почему этот человек так вас интересует?

— Сейчас я всё и выболтаю! Потому что принято решение за ним приглядывать.

— Хотите извлечь пользу из ренегата... Или знаете, что он не ренегат. «Всё смешалось: ваши доносы, доносы на вас...»

— Какие ещё доносы? Доктор? Вы хорошо себя чувствуете?

— Четыре — это был перебор. Или тогда уж не запивать.

— Чего не запивать?

— Я бы сказал чем. А этот парень просто железный. Ни в одном глазу.

— Какой парень? Станислав Игоревич? Нашли тоже парня. Вам, может быть, «скорую»?

— Нестор, вам бывает страшно?

— Вот прямо сейчас. Вы не собираетесь умереть у меня на руках?

ВОР

За последние пятнадцать лет, товарищ майор, я прочёл кое-что, пытаясь уяснить, в какой, собственно, стране жил. В книгах много прямо противоположного говорилось о чугуне, стали и экспорте нефти, и каждый автор достоверно знал про семидесятые и восьмидесятые, было это гнилой осенью, золотой осенью или не осенью вообще. Чугун, сталь и экспорт нефти! Одиннадцатая пятилетка!! Как будто вместо портрета близкого родственника мне показали обезображенное или отретушированное, но равно неузнаваемое лицо.

Работай я на производстве или в селе — да хоть где-нибудь в райисполкоме, — у меня была бы возможность увидеть и оценить положение дел самому, но служа в издательстве и знаясь в основном с учёными-гуманитариями, я жил в резервации — причём сознательной и гордящейся тем, что она резервация. Здесь никто не интересовался экономикой и не имел о ней представления, а политическим сознанием руководили забугорные голоса.

Но и я в своём гетто был способен ощутить тот pax omnium rerum, товарищ майор, о котором говорит блаженный Августин. «Мир между всеми вещами есть спокойствие порядка». Да, ощущал, а если осмыслил только задним числом, так ничего удивительного; называешь вещи их именами, когда они переходят в категорию утрат.

Может быть, всё было малоцветным и сереньким, особенно у нас в Ленинграде, но и лица у людей были другие. Поэтому меня так потрясли полезшие в девяностых в таких количествах хари.

Или вот капитализм.

В восьмидесятые годы никто в Советском Союзе не хотел капитализма, вам ли не знать. То есть цеховики, фарцовщики и директор «Елисеевского», может быть, и хотели, но кого интересовали их мечты? Общественному сознанию эти люди представлялись чем-то странным и запачканным, деклассированным элементом не многим лучше уголовников. Анекдот того времени: «Что дала перестройка народу? Богатым — кооперативы, бедным — аргументы и факты». Наши светочи рассуждали в журналах о реформировании социалистического хозяйства, с лёгким сердцем игнорируя альтернативу: потому что альтернатива не только находилась под запретом, но и действительно стала бы шагом назад.

С другой стороны, кто знает, что было бы, если бы фундаментальные вопросы экономики вызывали хоть четверть того энтузиазма, что преступления Сталина или скрытые планы КГБ. Ровесники моей внучки говорят теперь, что мы должны были видеть, не могли не видеть, куда на всех парах несётся страна. Вольнó им говорить! Что же они не видят, куда несутся сейчас сами? Последнее, на что я уповаю, товарищ майор, это помереть до того, как невероятное в очередной раз станет очевидным. С меня хватит.

(Кстати о планах КГБ. Вашему ведомству, товарищ майор, чего только не приписали: и хиппи, и экологов. Вменяемые во многих отношениях люди рассказывали мне, что перестройка — это провокация госбезопасности, сделанная с целью выявить и ликвидировать врагов советской власти. Комитет хочет совершить переворот! Комитет хочет узурпировать власть!)