Должники

-- Все нормально, Дима, -- выдавила хозяйка непослушными губами, прислонившись к дверному косяку. – Это ко мне.

-- Проходите. Антонина Аренова – это я.

-- Стоит ли? – шрам пренебрежительно дернулся и снова застыл.

-- Пожалуйста, -- умоляюще выдохнула Тоня.

Поколебавшись, они ввалились в прихожую, заполнив собой небольшое пространство.

-- Может быть, чаю? Кофе, извините, нет. Или, может, позавтракаете? Вы, я думаю, с дороги, проголодались, наверное.

-- Нет, спасибо, -- отказался меченый. Похоже, он был в этой паре за главного: выглядел старше, держался увереннее. Его жесткий взгляд, в котором легко прочитывалось презрение, никак не вязался с добродушным баском, скорее, так мог бы басить священник или артист. Ни к тем, ни к другим он, безусловно, не относился. Но кем бы ни был неожиданный гость, Тоня ясно осознавала, что сейчас от его слов зависит вся ее жизнь.

-- Мы к вам, собственно, по поручению капитана Аренова.

Она приросла к стене, вцепившись скрещенными за спиной руками в шероховатые обои. Мелькнула никчемная мысль, что это отечественное старье давно пора бы сменить на новые, югославские, в бежевую полоску, какие можно достать у спекулянтов.

-- Вам плохо? Дать стул? – спросил второй.

Старший вытащил из внутреннего кармана куртки мятый самодельный конверт.

-- Вот, Александр просил передать это вам, -- переглянулся с товарищем и, повернувшись к двери, сухо бросил. – Прощайте.

-- Господи, как же это? Почему? – беспомощно забормотала она, не в силах оторваться от выцветших веточек на стене. – Это ж не по-людски. Не уходите. Расскажите мне о нем хоть что-нибудь. Вы не можете вот так взять и уйти, – один молча открыл дверь и вышел, другой шагнул за ним. – А если б с вашими женами поступили так же?!  Даже не сочли нужным поговорить! – выкрикнула со слезами Тоня вслед равнодушным спинам.

Тот, кто предлагал стул, странно дернулся, развернулся и, глядя в полные обиды глаза, ответил, словно гвозди в доску вбивал.

-- Мою жену изнасиловали и убили какие-то подонки. Я не мог ее защитить, меня не было рядом. А его жена, -- кивнул на товарища, который, не оглядываясь, спускался по лестнице, -- его жена, слава Богу, жива, ждет мужа. Ей ничего не надо объяснять, она сама объяснит любому, что значит ждать. Могла бы и вам объяснить, да только зачем? – усмехнулся. – Не в коня, как говорится, корм.

… Буквы прыгали, сливаясь в неровные размытые строчки. Тоня прижала к лицу клочок бумаги, в нос ударил странный горьковатый запах. Пахло не Сашей, а кем-то чужим, вызывающим беспокойство и страх. Внезапно ее охватила ярость. К диковатой паре незнакомцев, которые прежде ее в глаза никогда не видели, а увидев, тут же решили, что имеют право судить. К мужу, который играм с собственным сыном предпочел шутки со смертью. К Овчинникову, так некстати прозревшему и понявшему, наконец, кто ему нужен. К себе – самонадеянной эгоистке, решившей подменить удовольствием жизнь и обвести вокруг пальца судьбу. Ненависть была такой нестерпимой, что стало нечем дышать. Жадно хватая ртом воздух, точно астматик, она крутанула ручку крана с водой, в лицо больно ударила холодная струя. Холод и боль сняли душивший спазм, Антонина выпрямилась, медленно вытерлась полотенцем. Из зеркала над стеклянной полкой на нее таращилось растрепанное пугало с воспаленными пустыми глазами. Молодая женщина усмехнулась отраженному уродству, прошла в кухню, тяжело, по-старушечьи опустилась на стул, разжала онемевшие пальцы. Осторожно расправила смятый листок.

Скупой текст впечатывался в сознание, будто тяжелый предмет -- в свежеположенный цементный раствор: отчетливо, глубоко и навечно. Письмо из нескольких фраз запомнилось сразу, даже не возникло нужды его перечитывать.

-- До-о, ре-е, ми-и, -- старательно вытягивала ноты рыжеволосая девчушка в коричневом форменном платье и черном атласном переднике, чуть перепачканном мелом.

-- Мме-е-е-е.

-- Шлома, выйди за дверь, -- не отрываясь от черно-белых клавишей приказала учительница.

-- А при чем тут я, Антонина Романна? Как чуть что, сразу Шлома!

-- Или ты сейчас выйдешь за дверь, или после урока войдешь в кабинет директора, -- учительница развернулась лицом к притихшим шестиклассникам. Черные передники, белые воротнички, синие пиджаки, темные челки, светлые чубчики, красные галстуки – эта палитра советовала не расслабляться. Тридцать пар глаз, предвкушая очередное представление, способное сократить время до звонка, с интересом уставились на учительницу пения, одна пара лениво шарила по потолку. – Выйди за дверь, Шлома. Козлиное блеяние у тебя выходит, конечно, неплохо, но сегодня мы разучиваем другую песню. Сказку про семерых козлят разыграем на Новый год. Можно даже поручить тебе главную роль – мамы-козы. Хочешь?

Ученик оторвался от ленивого созерцания потолка и посмотрел на учительницу. Аккуратно повязанный пионерский галстук, наглаженные брючки, короткая стрижка, какой учителя добиваются от многих других безрезультатно, курносый нос с редкими веснушками, ясные голубые глаза.

-- Шлома–панама -- козлиная мама, -- хихикнул кто-то из мальчишек.