Должники

Трамвай почти опустел, когда Тоня заметила немолодую аккуратно одетую женщину, уткнувшуюся в книгу с потрепанной мягкой обложкой. Женщина читала, как будто разговаривала с дорогим ее сердцу человеком: нежно поглаживала переплет, вздыхала, задумывалась с улыбкой и, кажется, не видела вокруг ничего кроме страниц, которые переворачивала так бережно, словно боялась, что кожа ее пальцев оцарапает бумагу.

-- Конечная, -- объявила кондуктор, -- приехали, -- в опустевшем вагоне звук голоса воспринимался громче обычного.

-- Да-да, сейчас, -- пробормотала пассажирка, неохотно захлопнула книжку, прихватила сумку, похожую на раздутый портфель, поднялась с места, шагнула к выходу. Сошла со ступеней, растерянно оглянулась по сторонам, словно не понимая, куда ее завезли. Двери закрылись, трамвай покатился мимо экс-пассажирки, по-прежнему озадаченно топтавшейся в темноте на асфальтовом пятачке.

И тут кондуктор, вопреки логике и рабочим обязанностям, крикнула водителю «остановите!» и рванула к передней двери.

-- Ты чего, Антонина? Не положено.

-- Пал Семеныч, миленький, откройте! Это моя родная тетка, -- зачастила врунья. – Я ее только сейчас заметила, она мне очень нужна!

Павел Семенович вздохнул, но нелепую просьбу выполнил. Напарница напоминала его последыша, Юльку, которую немолодой отец любил больше двух своих взрослых оболтусов, и баловал, потворствуя любому капризу младшенькой.

-- Я могу вам помочь? -- вечерняя тьма настораживала, до ближайших домов ходу минуты три, а в темноте и все пять – мрак и одиночество на оптимизм не настраивали, скорее, вызывали тревогу.

-- Кажется, я что-то напутала, -- обернувшись, пробурчала себе под нос женщина  и, придерживая указательным пальцем дужку очков в роговой оправе, строго спросила. – Разве это не пятый маршрут? – голос, интонации и картавящее «маршрут» выдали сюрприз – любимую Розочкину подругу, однокурсницу и адепта педагогики, мечтавшего переплюнуть Макаренко

, -- Сиротину Наташу. На похоронах ее не было. Наталья Андреевна вот уже лет  двадцать с лишком прочищала мозги юным камчадалам, сея под боком дремлющего вулкана

разумное, доброе, вечное. В письмах, улетающих к подружке с севера к югу, неунывающая Сирота восхищалась своим мужем-агрономом, гейзерами и людьми, для которых сто километров не расстояние, а сто грамм не водка. Восторги на линованной бумаге перебивались отчетами о своих учениках, каждый из них, похоже, обосновался в Сиротином сердце прочнее, чем на камчатской земле.

-- Здравствуйте, Наталья Андреевна! Вы меня не узнаете? Это я, Тоня, племянница Розы Евгеньевны.

Сиротина слегка наклонила голову вбок, отчего стала похожей на недоверчивую ворону, снова ткнулась пальцем в собственную переносицу, потом ахнула и обеими руками ухватилась за свой раздутый портфель.

-- Тонечка, детка! – «сюрприз» радостно всплеснул руками, сумка шлепнулась на ноги в открытых 

босоножках. – Раззява! – лицо в очках сморщилось от боли. – Прости, милая, это не тебе.  Черт, больно! – наклонилась к портфелю и пожаловалась окружающей темноте. – Тяжелый, чуть ноги не отбил. Вот ведь неблагодарный! Двадцать один год с ним ношусь, как с писаной торбой, другая уже давно бы на помойку выбросила,  я же все воском натираю да берегу. Думаешь, ценит? Как бы не так! Вечно норовит напакостить: то меня по ногам долбанет, то других в бок пихнет.

-- Давайте я помогу, Наталья Андреевна, -- протянула Тоня руку к «обидчику».

-- Спасибо, милая, не надо. Своя ноша, как известно, не тяжела. Ты лучше подскажи, куда меня завезла и как отсюда выбраться? – годы изменили Наталью Андреевну, только голос да характерная картавинка остались неизменными и, если б Сиротина не заговорила, узнать ее было бы трудно. Вместо жизнерадостной хохотушки, которая помнилась с детства, перед Тоней стояла серьезная женщина средних лет, настолько привыкшая быть умнее других, что не боялась подшучивать над собой. Пышные кудри сменила короткая стрижка с косым пробором, выдающим седину у корней  прямых жидковатых волос,  бледные губы, похоже, давно перестали дружить с помадой, вечно смеющиеся когда-то глаза выдавали усталость, темная юбка с серой блузкой просились к перекрою и смене цветов.

-- Годы, Тонечка, никого не красят, -- грустно улыбнулась Сиротина, словно читая Тонины мысли. – Разве что щадят некоторых, кто не вылезает от косметологов. Я к ним, увы, не принадлежу: нет на эти визиты ни времени, ни сил, ни желаний. Да и не для кого молодиться, если честно, -- вздохнула она, --  Муж умер в прошлом году. Я вернулась сюда. Бросила своих любимых камчадалов, хоть  и уговаривали остаться. Слишком там все напоминало о Федоре, за двадцать три года проросло в каждую травинку… лучше  уж вырвать с корнем, чем ходить босиком по стерне.

-- А ваши ученики? Вы ведь преподавали?