Дом без привидений

Я вломился в свою хибару и первым делом принялся вытаскивать припрятанную чекушку. Мне не терпелось «отметить» сегодняшнюю встречу. Я достал бутылку, открыл ее и потянулся за стаканом. Взгляд мой упал на осколок заляпанного грязью зеркала, висевшего в углу над летним умывальником. Я почти никогда не смотрел на свое отражение. А тут… Я увидел страшного человека, с кровавыми глазами, безумным лицом, всклокоченной шевелюрой. Я даже не поверил, что этот страшилище и есть я. Я стоял, не шевелясь, и глядел, глядел…

Бутылка выпала из моей руки и разбилась. На всю каморку запахло спиртом. Я сел на пол и заплакал – молча, без слез. Со стороны могло показаться, что я просто неподвижно сижу на грязном, холодном полу. Но я плакал. Плакала моя душа. Оказывается, она еще могла плакать. И я понял, что мне не нужно травить пса, лезть через забор и брать штурмом мой бывший дом. И Снежану видеть тоже не нужно. Не стоит ей знать правду. Какая разница теперь, отчего у меня двоилось в глазах? Я никогда не смогу даже встать рядом с ней, не то что заговорить… – Серафим сделал паузу, налил воды и выпил залпом.

20

В крошечное зарешеченное окошко донеся паровозный гудок. Вероника невольно вздрогнула.

– Тихо, тихо, успокойся, – проговорил Серафим. – Все позади. Поедешь домой, к родителям. Встретишь хорошего парня. Родишь ему детишек.

– Я не понимаю, как Снежана могла вас разлюбить? Если любишь по-настоящему, можно все простить. Все, кроме… – Вероника не договорила. Взгляд ее потух, губы дрогнули.

– А она и не разлюбила. – Серафим достал откуда-то из темноты старый, облезлый плед и укутал им ее ноги.

– В смысле? Как это не разлюбила, если ушла к Снегиреву?

Вместо ответа он усмехнулся.

– Тебе еще не надоело слушать?

Вероника решительно мотнула головой.

– Нет, наоборот. Очень интересно и здорово отвлекает от всяких неприятных мыслей.

– Ну так слушай дальше. – Серафим снова сел на пол рядом с кушеткой. – Тот день – я имею в виду встречу со Снегиревым – изменил мою жизнь. Осознание того, что я не полностью виноват перед собой и Снежаной, придало мне сил. Я стал меньше пить. Конечно, не бросил совсем, но перестал напиваться ежедневно. Начал ходить в церковь, не в ту, что в Нестерове, а в другую, подальше. Раньше я туда не ходил, а теперь почувствовал, что меня потянуло. Я познакомился с батюшкой, рассказал ему свою историю. Он посочувствовал мне, велел простить и Снегирева, и Снежану. Простить Снегирева я не мог, а вот Снежану простил. Перестал считать ее уход предательством. Научился радоваться за нее. Она счастлива, живет в достатке, путешествует, занимается любимым делом. И слава богу! Мне только очень хотелось поговорить с ней. Так, как когда-то мы разговаривали, лежа в постели перед сном, сидя за чашкой чая, крутя баранку в машине. Я сказал об этом отцу Алексею, и он… он посоветовал писать ей письма.

– Письма Снежане? – Вероника глянула на Серафима с любопытством.

– Да.

– Так вот почему вы писали ей эти письма! Она хранила их. Много раз перечитывала, листочки были потрепанные. Но как… как Снегирев допустил, чтобы она получала от вас письма? Он же должен был воспрепятствовать этому всеми силами.

– Очень просто. Я посылал их от имени ее матери. Та жила в двухстах километрах от Плацкинина, у нее было большое хозяйство, приезжала она к дочери редко. Когда мы со Снежаной поженились, нам периодически приходили от нее письма. Я подумал, что и сейчас вполне могут. Человек старый, ни мобильным, ни скайпом не пользуется. Почему бы не написать письмецо? Я начал писать Снежане десять лет назад. По одному письму в год. Я никогда не упрекал ее, не старался очернить ее нынешнего мужа. Просто пытался рассказать ей о своей любви. О том, что она для меня значит. Как я сожалею, что своими руками разрушил наше счастье. Я писал каждое письмо по несколько дней. Иногда неделями, прибавляя каждый вечер новую фразу или просто пару слов. Исправлял, переписывал, читал вслух перед тем, как уснуть. Я испытывал невероятное облегчение оттого, что могу общаться с ней. Когда письмо было окончательно готово, я садился в поезд и ехал в поселок, где жила Снежанина мать. Покупал конверт и опускал письмо на тамошней почте. Я понятия не имел, читает ли Снежана эти письма или рвет, не распечатывая, после того как в первый раз обнаружила подлог. Мне было все равно. Главное, что я разговаривал с ней!

В мою жизнь вошло смирение, а вместе с тем долгожданный покой. Я пришел к выводу, что случай с провалом премьеры произошел не просто так, он явился результатом моего характера, чрезмерной самоуверенности, желания похвальбы и лести, непростительной беспечности и разгильдяйства. Ведь если бы до этого я не опорочил себя игрой в нетрезвом виде, Снегирев не смог бы осуществить свой подлый замысел. Все привыкли к тому, что я выхожу на сцену пьяным, никому и в голову не пришло искать другие причины моего сомнамбулического состояния. За все это я расплатился сполна, настало время забыть обо всем, найти для себя новый смысл, новую опору.