Дом для бродяги

– Не перебивай, у тебя пока нет ни имени, ни вопросов, – отмахнулась женщина. – Все рождается и умирает. Всё изменчиво и конечно. Чего ж тут дурного? Но, раз уж ты уперся, восстал против закона смены жизненных сезонов, не жди поблажек. Устанешь – оползень обыденности погребет тебя. Разочаруешься – сгниешь в пасмурном отчаянии. Глупо противиться мировому закону. Но, раз уж ты настолько глуп, изволь быть безмерно упрямым и ползи по склону. Не знаю, что за нужда гонит тебя. И… Никто не любит белых ворон, – женщина нагнулась вперед и добавила шепотом: – вроде нас.

– Вроде нас, – эхом отозвался выползок.

– Никто не поможет тебе пробиваться в мир, трудно будет каждый раз. Но постепенно ты приноровишься. Никто не вернет тебе память, не подскажет, зачем ты стал таким. Сам должен разобраться. Не пробуй вернуть прежнее. Между изначальной памятью и нынешней явью стоит смерть. Это, знаешь ли, серьёзно. Что еще рассказать?

– Пока довольно сказанного. Благодарю.

– А ты не жадный, – вроде бы похвалила мара. Нагнулась и сорвала меховой цветок, сизо-серебряный, чуть светящийся. Протянула на раскрытой ладони. – Сон-трава. Возьми. Приведет ко мне по-настоящему, в понимании людей. Они такие смешные. Все время уточняют, верно ли выбрали путь… как будто настоящий путь можно пройти ногами или доверить карете и кучеру.

– То есть я пока сплю? – задумался выползок.

– Ты пока на краю. Сном это звать или как-то еще, сам реши. Выйдешь через ту калитку, и попадешь в настоящую явь. Хотя… с моим цветком тебя вряд ли кто-то остановит, особенно до рассвета. Иди.

– Да уж, поспешу, – выползок сразу выделил в сказанном главное.

Встал и пошел. А за калиткой – побежал! Цветок светился и мерцал, пока выползок двигался в нужном направлении – и гас, стоило отвернуться.

Лес кончился очень скоро. Ближнее поле оказалось узким, и следующее, и еще с десяток – все малые, с игрушечными оградками по пояс. Хлеб убран, стерня жалит пятки. Торопит…

Полночь проплыла над полями, тусклая и ненадежная – как надтреснутый колокол местной часовенки. Полночь взобралась на холм и загудела басовитой медью городского колокола. Выползок истратил некоторое время, разыскивая тайный лаз под городской стеной. Цветок указал место, но лаз был ловко скрыт – и вдобавок защищен калиткой с хитрым запором. Одолев эти преграды, выползок побежал пустыми улочками, поглядывая на крыши: вон как плотно дома смыкаются, пожалуй, скоро станет удобнее взобраться наверх. Но цветок горит так ярко, что наверняка цель близка. Если вон за той площадью…

Он остановился и резко выдохнул. Узнал ограду, шиповник и калитку. В яви все было совсем как во сне. Только ковка старше, да красные бусины ягод пообдерганы. Не иначе, расстарались городские мальчишки. Осталось скользнуть в щель калитки…

– Проходи, как раз поспел ягодный отвар, – предложил голос из садовой тьмы.

Захотелось ущипнуть себя, и побольнее. Что это за явь, если от сна она неотличима? Круглый столик, свеча, пожилая женщина, серебряный чайник и две чашечки, подобные ландышевым цветкам.

– Доброй ночи, – он поклонился и сел в свое кресло.

В один глоток выпил взвар, не удивляясь сходству вкуса. Стало уютно. Словно он в гостях, и не первый раз. Словно у него есть хотя бы крохотный, а все же кусочек памяти об этой жизни.

– Там сарай. Переоденься, я приготовила вещи. Возьми кошель и выбери оружие, – посоветовала женщина, и он отправился исполнять указание, продолжая слушать. – Я не вмешиваюсь в дела людские, пока они не лезут, куда им не следует. А вот полезли. Бесов в мир повадились выкликать. Я сперва думала – уймутся, а только неуемные попались. Бесы, юноша, да будет вам известно, не должны являться в мир людской. Но иногда они пробираются. Как паразиты. Лезут в людей, тянут из них душу, покуда досуха не выпьют.

– Вы умеете бесов прогонять, как храмовые бесоборцы?

– Дело всегда не в бесах, а в людях. Вернее, в причинах бед и последствиях вмешательства. Но знаешь… мне нравится этот город с каждым годом все более. Здесь живут яркие люди. И я не хочу, чтобы их… погасили.

Было приятно переодеться в новое и чистое. И башмаки – три пары на выбор. Было еще приятнее перебирать потертые ножны и будить сталь, позволяя клинкам на миг выглянуть из их сонного логова. Одежду мара подобрала по сезону, а вот оружие… вероятно, в этом она не разбиралась вовсе и приготовила то, что нашлось. Оба лука ни на что не годились. Более длинный клинок нуждался в уходе. Но короткий меч и топорик устроили выползка. Он еще раз проверил одежду и оружие. Вернулся к столику. Сел, выпил новую ландышевую чашечку отвара. Уверенно, как равный, глянул на хозяйку сада.

– Я готов.

– Готов он, гляньте, – проворчала мара. – Мое дело, может статься, будет стоить тебе жизни. Я ведь только говорю, что тела людские – трава и листва… это не повод косить их и жечь без меры и счета. Но видишь ли, даже если мы поможем, нас не поблагодарят и не пощадят те, кто окажется спасен.

– Понимаю.

Мара только развела руками – мол, быстрый ты! Нагнулась и подняла на столик небольшую шкатулку. Погладила крышку, украшенную тусклыми камешками и несложным узором в два цвета.

– Если для тебя дело сложится удачно, вернись в мой сад. Здесь бумаги, сам впиши имя и живи законно. И вот, – мара убрала в бархатный мешочек обе чашечки, – отнеси тому, чей тут герб. Пусть будет такая возможность. Там есть еще один пустяк на дне, – мара грустно улыбнулась. – Но его возвращать владельцу уже нет смысла. К чему идти и глядеть на ничтожество? Их повсюду в мире полно – людей, которые лишь притворяются живыми.

Выползок совсем собрался спросить имя мары, и сколько ей лет, и как давно она живет здесь, и как получилось, что сад есть в яви и не только, и каково это – жить на краю, и отчего нет никаких слухов о марах, если им доступно столь многое?

– Не скажу, – коротко отрезала все вопросы мара. – Первая жизнь… ты себя-то не знаешь, и нескоро еще узнаешь. Выползки то пробиваются в явь, то пропадают, и всякий раз забывают много такого, что для них трава и снег.

Мара встала, быстрым движением погасила свечу и зашагала прочь, ни разу не оглянувшись. Выползок беззвучно скользил следом. Через сад, малый дворик, пристройку. Нигде не горел свет, но хозяйка двигалась уверенно. Вышла на улицу, прикрыла калитку, погладила побег шиповника, и он дрогнул, прильнул к руке, ласкаясь. Выползок поморщился и сморгнул: показалось? Или эта явь не совсем явь, а самую малость – сон? Мара нащупала руку выползка и оперлась. Пошла вверх по улице, не оглядываясь и не сомневаясь. Выше и выше, из небогатого пригорода – в тень большого замка, нависающего над городом. По шагам и дыханию было понятно, женщина устала. Но упрямо не желает остановиться. Споткнулась, сокрушенно вздохнула – и снова заспешила.

Главную площадь она пересекла, не убавляя шага. Выползок решил было, что мара направляется в храм, наверняка закрытый в ночное время… но женщина прошла мимо парадного крыльца к приземистой пристройке, где по праздникам раздавали зажженные лампады со «светом истинным». Мара свернула за угол и сникла в густой тени. По влажным дрожащим рукам, по всхлипам дыхания было понятно, как непросто ей далась дорога. Выползок решил: а ведь она заранее выбрала и много раз мысленно преодолела сегодняшний путь.

– Не смогли б вызвать меня, пришли бы и без провожатого, – он нагнулся к уху мары. – Так?

Она кивнула. Дыхание еще не восстановилось, говорить женщина вряд ли могла, тем более шепотом, осторожно сдерживая голос.

– Что я должен делать? Вы не объяснили.

Мара подняла дрожащую руку и указала на дверь пристройки. Чуть подумав, выползок дернул ручку – не заперто. Заглянул внутрь, принюхался, удивляясь своей привычке доверять запахам и получать много сведений именно так, по звериному. В помещении пусто, это наверняка. Но спина мерзнет: кто-то следит за площадью. Вряд ли наблюдателя насторожило появление старухи с провожатым. Память вдруг расстаралась и подсунула прежде знакомое: в пристройку большого храма ходят и ночью, если кто-то родился или умер, если домашних мучают хвори и кошмары. Зажигают огни во здравие или за упокой. Берут малую толику масла, над которым белые живы в великий праздник рисовали огненные узоры благословения. Вносят имена в длинный общий свиток молитвенного прочтения. Рядом главный храм, в нем иногда служит… как же его? Епископ. Эдакий, если верить памяти, старикашка в парче и золоте, наделенный властью щедрее любого князя… Нелепо не знать ничего о себе, но постепенно понимать детали мира вокруг. Тянуть знания из намеков самого разного толка. Может, это мара и называла – прорастать, приживаться?

– Выйди. Не стой близко к двери, – мара справилась с дыханием. Дождалась, пока выползок покинет пристройку, оттолкнулась от стены и шагнула, замерла на пороге, привалясь плечом к полуприкрытой двери. Чуть постояла, выпрямилась, расправила плечи. – Еще отойди. Опасно находиться близко ко мне теперь. А дело твое такое: не пускай сюда тех, кто пожелает закрыть дверь. Когда все закончится, если уцелеешь, сам закрой ее. – Мара улыбнулась. – Повезло втащить в мир такого неперечливого помощника. Очень даже повезло.

Вдали и внизу, наверное, где-то у городских ворот, зародился шум. Стал накатываться громче, ближе – волнами голосов, конского топота, стука колес, металлического лязга. Выползок прищурился и удивленно хмыкнул: а ведь почти утро! Светает, площадь просматривается совсем внятно. Зато пристройка в тени храма темна и неразличима для наблюдателей. Да уж, мара все продумала.

На близкой улочке возник новый шум и вполз на площадь, как ядовитая змея. Сразу спина заледенела, и хуже, по щеке заскользил колючий ветерок, жаля иглами страха. Выползок передернул плечами. Вряд ли он бегал от угроз прежде, да и теперь не намерен делать подобного. Рука сама, без подсказки рассудка, сняла ножны с меча. Тронула сталь – так себе оружие, его бы выправить, заточить… а лучше продать и заменить иным, есть ведь в мире толковые кузнецы. Но – не сложилось.

Из переулка выявились фигуры и стали вроде клякс – пластаться и скользить, таясь в тенях. Пять массивных перемещались слитной группой, две тонкие отдельно, и выползок мысленно назвал их мужчинами и женщинами.

Блики факелов замелькали по стенам домов широкой улицы напротив храма. Те, кто ехал по городу не таясь, были уже совсем близко. Важные люди – ради них стража ночью распахнула городские ворота!

Вот конные вырвались на площадь. Показалась большая карета.

Холод продрал по спине! Темные фигуры заговорщиков пришли в движение. Пятеро в плащах – все разом – вскинулись и зарычали. Звук ничуть не походил на человеческие голоса: низкий, мощный, слитный. Он вмиг сделал мир бессветным, вверг в могильную ночь. Причем буквально! Выползок усомнился, жив ли он: сердце сжалось и пропустило удар, еще один… душе сделалось тесно, ее словно бы выдирали из тела… Что-то похожее выползок испытывал на пути в мир, пока рвался и полз сквозь неведомое.

Сердце неуверенно дрогнуло, затем очнулось, помчалось вскачь! Стало жарко и весело. А на площади такое творилось… Хрипели и бились кони, корчились выброшенные из седел люди. Факелы гасли на мостовой, прощально разбрызгивая искры огня и капли масла. Карета накренилась, с грохотом легла на бок. По ее крыше застучал стальной дождь стрел.

– Пора.

В кромешной ночи ужаса и боли, вдруг оттеснившей близкий рассвет, голос мары остался прежним. Словно она говорила о любимом травяном взваре, который вскипал, так что его пора разливать по чашечкам.

Невесть откуда налетел ураган – черный, нездешний. Выползок прижался спиной к стене, понимая: если бы сейчас он стоял хоть чуточку ближе к двери, уже очутился бы вне мира. Там, в загадочной тьме, во льду и тесноте. Мара слукавила, назвав себя кошкой на ограде жизни. Она способна открывать и закрывать последнюю дверь! И сейчас дверь – нараспашку, ледяной ветер ревет, мчится из яви – во тьму, сгребая все, до чего дотянулся. Неодолимый, могучий ветер.

Рычание иссякло. Пятеро в плащах упали на колени, скорчились… и обмякли. Двое тонких дернулись, вскинули руки… и тоже сползли на мостовую. Темный ветер попритих, словно насытившись. Выползок отстранился от стены, повел плечами, огляделся. Можно было бы праздновать победу, если б не полезли невесть откуда враги обычные, зато многочисленные и упорные.

Уклоняясь от стрелы, выползок встретил самого расторопного противника прямым ударом в грудь. Перехватил клинок из его мертвой руки и оскалился в улыбке: несравнимо лучшая ковка, да и баланс… Не всякий меч запросто прорубит кольчужную рубаху. Жаль, хватило его на три удара, остался в чьем-то вспоротом брюхе. Был заменен сперва никудышным топориком из сарая мары, а после алебардой, на которую попытались нанизать самого выползка. Не справились, зато он – успел. Вообще нападающие двигались как-то вяло, словно тьма их заморозила по-настоящему. А сам выползок наоборот, согрелся! Ощутил себя живым в полную силу. Рубить врагов, явных и наглых – что может быть лучше? Пожалуй, рубить их в доспехе, со щитом. С парой-тройкой надежных людей, прикрывающих спину.

Все это выползок осознал, когда короткий бой иссяк. Охрана кареты быстро очнулась от ужаса и взялась истреблять заговорщиков с впечатляющей методичностью. Площадь оказалась очищена в считанные мгновения. Стало почти тихо. Лишь где-то поодаль свистели стрелы, перекликались голоса.

Выползок обернулся, собираясь сказать маре, что все удалось и пора уходить… но лишь выдохнул сквозь зубы черное словцо. Женщина скорчилась на пороге. Три стрелы. Одна в горло, две ниже. Странно, что еще жива, – пронеслось в голове. Выползок подошел, нагнулся.

– Дверь. Закрой.

Он угадал слова, которые мара уже не могла выговорить вслух. Бережно обнял тело, убрал с порога – и позволил двери закрыться. Сразу стало светлее. А еще… обыкновеннее. Ни холода по спине, ни острых льдинок в нездешнем ветре.

– Встать. Мне надо видеть твои руки, – велел кто-то, ткнув в спину острым.

– Нелепо пытаться смыть свой страх чужой кровью, – раздумчиво сообщил другой голос. – Идите и займитесь настоящим делом. Допросите заговорщиков, например. Но не вздумайте назначать виновных, со мной это не пройдет.

– Но ваше…

– О да. Мое слово. Моя воля. Все именно так и обстоит. Идите, не вынуждайте повторять приказ трижды. Увы мне, таковы люди. Или гибкость ума, или рвение.

Голос прозвучал мягко, но, о чудо, именно мягкость сделала приказ окончательным, не подлежащим обсуждению. Сталь убралась от спины выползка. Железные, грохочущие шаги удалились. Зато рядом присел кто-то легкий. Выползок обернулся, по-прежнему бережно обнимая тело мары.

«Никогда не видел так близко епископа. И уж точно не думал, что они бывают молодыми и… достойными доверия», – подумал выползок. Вежливо поклонился. Получил ответный кивок. Епископ был в дорожном облачении, но расшитый по канону призвания благодати плащ и особенно храмовый знак на толстой серебряной цепи… то и другое выползок знал в своей памяти, как верные приметы высокого сана. Как они могли сочетаться с живым, хитроватым прищуром, как могли принадлежать человеку лет тридцати?

– Полагаю, вы хоть что-то знаете о произошедшем, – негромко сказал епископ. Откинулся на стену и прикрыл глаза. – Оставим возвышенные речи для подходящего им случая. Вот мое предложение. Расскажите быстро и емко, что знаете, и мой духовник проводит вас через храм на дальнюю тихую улицу. Согласитесь, другого способа у нас нет. Я хочу узнать правду, вы – выжить.

– Эта женщина попросила о помощи. Сказала, что вынуждена вмешаться, кто-то вызвал в мир бесов, надо их выдворить. Она назвала себя марой. Пришла сюда и стояла в дверях. Кажется, это был не просто порог, а самый… край. Она знала, что не уцелеет. Попасть в человека, который не покидает дверной проем, слишком просто.

– Вы умеете быть кратким, – епископ повел бровью. – Бесы. Пока нет лишних ушей, признаю: я не особенно верил, что бесы полностью реальны. Но получил прямое подтверждение. Сколько их было?

– Пожалуй, пять. Рычали и выли вон те, в одинаковых плащах. Еще важны те двое, они пришли вместе.

– Одержимые и живки, так я понимаю, – кивнул епископ. На миг задумался, снял с пальца перстень. – Возьмите. Если решитесь поверить мне еще раз – приходите вечером в храм, покажите любому служителю. Не будет дознания и допроса. Но я бы хотел поговорить подробно. Женщину оставьте здесь. Я распоряжусь относительно достойных похорон.

– Она была бы рада упокоиться в саду. Она любила цветы, это все, что я о ней знаю.

– Идите, – епископ поморщился. – Нет времени на вздохи. Вон мой верный страж. Возвращается. Ему б так бесов стращать… но с людьми получается надежнее.

Выползок поклонился и встал, все еще не веря в происходящее. Его правда – отпускают? И этот вот тощий парнишка – епископ? Никакой ошибки? Может, накинул облачение, желая обезопасить старшего? Часто оглядываясь, выползок заспешил к храму. На верхней ступени парадной лестницы его ждал благообразный старик, вполне годный по виду в епископы. Неужели все же…

– Мессир Унгер, – расслышал выползок, когда дверь храма открылась перед ним. – Зачем вы отпустили злодея? Он уж точно или еретик, или пособник заговора.

– Было бы славно, знай вы столь точно о заговоре до въезда кареты на площадь, – епископ вздохнул. – Идите, я ничуть не пострадал. Мне не нужен еще один плащ. Мне даже охрана не требуется… уже. Идите и уничтожте на корню слухи о происшествии. Это ваше задание на весь день.

– Мессир, я достоин смерти, я оплошал, я…

Дверь закрылась, отсекая многословное покаяние. Выползок недоуменно пожал плечами и заспешил следом за стариком. Он все еще ждал подвоха, но – нет. Прошел через пустой храм, миновал узкие подсобные галереи, спустился куда-то, пробрался тесными ходами наощупь – и оказался выдворен на узкую улочку. Совершенно безлюдную. За спиной чуть стукнула дверь, делая все события ночи слегка нереальными.

Рука сжалась в кулак и снова раскрылась. Перстень не сгинул. Массивное серебро, великолепный рубин – легендарная «голубиная кровь». Выползок нахмурился, удивляясь: кто научил его разбираться в рубинах? И вот еще: отчего оправа – не золото?

Захотелось вернуться и снова увидеть епископа. Это наверняка хитрая ловушка, ведь мало что может быть надежнее, чем приманка, созданная из собственного любопытства жертвы… Выползок убрал перстень и побрел прочь по улице.

Знакомую ограду сада мары он нашел лишь к полудню. Приметы пути, пройденного ночью, ничуть не годились днем. Да и сам город – он был большой, оживленный. К тому же люди словно с ума посходили. Готовились к празднику. О ночном происшествии упоминали редко и без интереса.

Выползок заглянул в сад, постоял на пороге… и не решился войти. Он помнил запах цветов и особенный, теплый туман. Но теперь ощутил всей душой осень. Деревья стояли голые, лепестки цветков шиповника, как капли крови, пятнали жухлую траву возле ограды. Отчего-то не возникало сомнений: сегодня сюда никто не войдет. Ни любопытные соседи, ни вездесущие мальчишки, ни случайные воры.

– Я вернусь и заберу шкатулку, – пообещал выползок.

Поклонился и прикрыл калитку. Постоял на улице, ощущая себя снова пустым, оторванным от корней, совсем чужим в мире. И решительно направился к храму.

Толпы на улицах густели, тут и там выкатывали бочки с пивом, выносили столы и скамейки, напрочь перегораживая улицы. Особенно выползка впечатлил дородный трактирщик, который выставил три разномастных чучела волков – в рост человечий, выделанных из овечьего меха, украшенных кабаньими клыками и стальными когтями в палец длиной. Расставив волков – выползок охотно помог – трактирщик подбоченился и презрительно глянул сквозь зеленого от зависти соседа. Один кабан, пусть крупный, но выделанный из пегой коровьей шкуры? Да кто остановится поглазеть на такого?

К храму выползок смог пробраться лишь в сумерках. Голодный, но переполненный впечатлениями. Что за город! Все высыпали на улицы, не протолкнуться. Многие слышали ночью вой бесов, но сочли жуткий шум частью подготовки к празднику. И, кажется, им вовсе ни до чего, кроме праздника, нет дела. Местный князь обещает три дня снабжать город мясом, стража будет жарить, варить и коптить на всех площадях. Как будто стража именно таким делом и должна заниматься.

Возле храма – людно и шумно. При виде перстня пожилой служитель, первый попавшийся, не удивился и не насторожился. Кивнул, велел пройти в боковой предел и ждать. Выползок устроился на лавке у стены, наблюдая, как горожане вершат знаки света, зажигают лампады, негромко говорят о чем-то со служителями…

– Идемте, – на плечо легла легкая рука.

Выползок оглянулся, уже узнав голос и снова не веря себе.

Епископ был одет, как горожанин среднего достатка. Никаких украшений. Из оружия – выползок уважительно хмыкнул – только огромный страж, похожий на вепря или волка-оборотня более, чем самое жуткое праздничное чучело.

– Идемте, нет времени на вздохи, – усмехнулся епископ. – Моя охрана не вполне слепа, а брат Пепе слишком приметен. Но уйти куда-либо без него я не могу, я дал слово учителю. Можете звать меня мессир Унгер, я принял это имя, войдя в Храм. Но допускаю за вами и право называть меня Паоло, таково мое урожденное имя, им я обычно пользуюсь, тайно выбираясь в город. Вы голодны?

– Да, – выползок вдруг сообразил: в этой жизни он пил взвар… и это, в общем-то, все. Он ни разу не ел!

Епископ знал город и был привычен к толпе: перебрасывался шутками, спрашивал про урожай и охотно делал предположения о том, удастся ли новое пиво. Комнату в трактире заказал заранее. Запечённого кабана подали сразу, и он был достаточно велик для двоих – Пепе и выползка. Сам епископ, изящно орудуя ножом и вилкой, вкушал карпа, запеченного с грибами.

– Здесь надежное место, никто не подслушивает, – отметил епископ, завершив трапезу. – Расскажите подробно о прошлой ночи. Но сперва я задам пару вопросов. Вам знакомо слово «артель»?

– Нет, – выползок нахмурился. – Хотя какое-то эхо в нем слышится.

– Вы как-то связаны с делами дома Ин Тарри?

– Нет, – выползок еще больше удивился, – хотя снова чую какое-то эхо.

– Я заметил бы прямую ложь, – епископ откинулся в кресле, с интересом изучая выползка. – Никогда не встречал человека, полностью безразличного к золоту. Учитель Яниус говорил мне о таких. Но я верил в их существование не более, чем в воплощенных бесов. Я дал вам уйти от дознания, поскольку вы не могли участвовать в заговоре из корысти. И вы не фанатик, определенно. Кто же вы?

– Такое не говорят вслух, – заколебался выползок. И вдруг решился. – Я выползок. Я в этом мире второй день. У меня нет даже имени.

– Очень прямое признание, ценю. Впрочем, я так и думал. Вчера вы выглядели на десять лет младше. Порог смерти, рядом с которым вы стояли, состарил вас, но не убил. Я видел, как сделались малоподвижны мои люди, как ужас смял их. Я видел жадность заговорщиков и черную ярость бесов. Но вы… интересное зрелище. Если вам принесет пользу мое мнение, как лица духовного, – епископ на миг задумался, – у вас есть право пребывать в жизни. Определенно так, и это вас отличает от бесов. Жаль, учитель задержался, он был бы заинтересован вас повидать. Кто знает, не пересечемся ли мы снова в столице. Теперь ваша очередь. Расскажите о женщине, и как можно подробнее. Я искал упоминания о даре особенного толка. Их исчезающе мало.

Выползок подробно изложил события ночи, повторил слова мары, по возможности не искажая и не дополняя догадками. Проводил в помертвевший сад епископа, которого уже привык называть мессиром Паоло, соединив уважительное обращение с урожденным именем. Втроем было проще миновать калитку и ступить на траву, усыпанную лепестками шиповника. Воздух полнился кротким покоем, вынуждал гостей говорить тихо.

Мессир пообещал передать бумаги и вещицы из шкатулки надлежащим людям. Стал разбирать содержимое. Удивленно вскинул брови, изучая мешочек с гербом. Бережно вынул чашечку-ландыш.

– Инаньский фарфор хрупкий и безумно дорогой, повторений не бывает. Учитель раздаривал набор по усмотрению. Две чашечки оставил пожилой женщине, у которой гостил, странствуя. Это было давно. Та женщина рассказала легенду о ночном проводнике. Учитель искал её сад. Увы, теперь это бессмысленно.

Епископ развернул бумаги, прочел бегло, в один взгляд.

– Она отдает дом сиротке, живущей у дальней родни. Может статься, это новая хозяйка сада, понимающая в цветах и оградах? Я пригляжу.

Выползок молча кивнул. В душе крепло убеждение: пора уходить. Даже если нет угроз и любопытство растёт с каждым словом, даже если встреча кажется занятной, а мессир Паоло достоин всяческого уважения.

– Незнакомое имя – Яниус, – зачем-то сказал выползок.

– Искаженное. Старое звучание – Янус, – охотно откликнулся мессир. – Таково имя двуликого бога, которого почитали в Валейсане задолго до установления Храма. Один лик Януса обращен в будущее, другой – в прошлое. Иногда говорят, что один внутренний, а второй внешний. Суть и маска. Много толкований. Культ Януса признан ересью, имя искажено. Меня забавляет это имя. Оно бы подошло мне, я постоянно меняюсь и гляжу то в прошлое, то в будущее, то в себя, то вовне… То я Паоло и урожденный князь – то Унгер, отказавшийся от родства. Мое прежнее имя теперь принадлежит иному ребенку. Учитель нашел его недавно. Говорит, очень богатый дар.

– А что за праздник в городе? – выползок ощущал, как излишняя откровенность мессира вливается в уши… и выгоняет на спину холодный пот. Она неуместная, нарочитая.

– Храм не приветствует празднование осеннего солнцеворота. Но селян не переделать. Хоть жги, хоть как еще запрещай, но по осени они будут шепотом рассказывать байки про оборотня, укравшего солнечное тепло, – оживился епископ. – На перевалах Кьердора имя ему – Хэсай, он рыжий лис. А здесь, на севере, лето ворует волк Локки. Милостью старого князя и добрейшего епископа имя волка не под запретом. «Пусть взрослые дети смеются над своими страхами», так сказал отец Тильман, благословляя праздник. Назвал его для храмового календаря днем святого Оттера, покровителя пастухов и стад. Проповеди велел читать о заблудших овцах и свете истинном, дающем даже волку надежду сбросить шкуру зверью и найти в душе человечье начало, – епископ выговорил все это напевно, прикрыв глаза и улыбаясь. Снял улыбку, остро глянул на выползка. – Но день Оттера все зовут днем Локки. Варят к солнцевороту пиво, так называемое оборотное. По слухам, в этот день удаются торговые сделки и сговоры на брак. Кроме сказок город имеет с праздника тройной месячный доход в звонком золоте. Храм получает не меньше.

Выползок снова кивнул и промолчал. Беспокойство нарастало. Беспричинное, и потому особенно острое. Что за имя – Локки? Почему оно ранит душу? И город – пока толкался по улицам, накопилось ощущение: тут я бывал, и вон ту приметную крышу видел, и за углом точно будет дом вот с таким узором и флюгером на крыше… Прошлое не поддавалось и не уходило, дразня и пугая. Когда тебе два дня от роду – каково это, быть накрытым чужой для тебя памятью? Не зря мара говорила о прошлогодней траве и растаявшем снеге.

– Нельзя вернуть то, что невозвратно, – выползок вздрогнул, осознав, что шепнул эту мысль вслух.

– Хотел бы я понять причину безмерной щедрости хозяйки сада, – отозвался епископ. – Думаю о ней снова и снова. Она не рассчитывала на признание со стороны храма, князя или города. Что-то важное спасала, раз жизни не пожалела.

Епископ выжидающе глянул на выползка – расскажи снова, поделись мыслями, ты наверняка что-то еще вспомнишь, ведь я с тобой исключительно откровенен. От взгляда захотелось… сгинуть, сквозь землю провалиться. Выползок вдруг с полной ясностью понял: если б ночью его схватили на площади и пытали, узнали бы куда меньше. Простые способы людей, не наделенных гибким умом, дают ничтожный результат. Вот почему добрейший мессир лично взялся за дело. И справился блестяще! Не прошло и дня, а он уже знает буквально все, что вообще можно узнать. Хотя он всего лишь отпустил допрашиваемого, чтобы позже накормить и одарить беседой на равных. Никаких сложных способов, никакой грязной работы с болью и насилием.

– Я утратил доверие, – епископ прикрыл глаза, чуть подумал и кивнул, снова глядя на выползка спокойно и доверительно. – Что ж. Уходите прямо теперь. Вы отчасти правы, я не таков, каким умею казаться. Завтра могу захотеть большего. Через три или четыре дня точно вспомню, как полезны выползки. Знайте впрок: вас убивают, чтобы вызвать или прекратить дождь. Это самое простое и частое применение. И сейчас у храма, подвластного мне, нет в распоряжении ни одного выползка. Зато у меня есть цель, ради которой я готов использовать сомнительные средства. До того, как я стал лицом духовным, я был тот еще, – епископ позволил себе улыбку-оскал, – оборотень. Да: перстень оставьте себе. Понадоблюсь, попробуйте меня найти в столице. Конечно, помня о возможных последствиях.

– Прощайте.

– Благословляю. Живите, не копите обид. Именно они раздавливают в лепешку самых сильных – обиды.

Выползок отвернулся и зашагал прочь. Покинул сад, прикрыл калитку. Хотелось бежать без оглядки… а еще вернуться, сесть и поговорить с мессиром оборотнем снова, даже рискуя жизнью.

Удалившись от сада мары на три улицы и даже слегка заблудившись, выползок заглянул в довольно малолюдный трактир. Сел за дальний столик, неодобрительно принюхиваясь к запаху горелого мяса. Заказал пива и сыра, как посоветовала бойкая девчушка-разносчица. Попросил чернила и перо. Развернул бумагу, полученную от мары. Чуть подумал и вписал имя – Яниус Локкер. Допил пиво, пересчитал монеты в кошеле и собрался в путь. Хотя мара и сказала, что настоящие дороги не пройти ногами, но идти, пробуя найти себя самого – это проще, чем стоять на месте и впустую гадать, что было и чего не было.

На улице совсем стемнело. Людей стало чуть меньше, зато многим требовалось вдоволь места для движения – походка пьяных размашиста. Яниус скользил в сумерках, довольный прожитым днем. Он нашел себе подходящее имя. Большое дело.

– Лисенок, да чтоб тебя!

Все четыре коротких слова сказались сами собою, без участия рассудка, на длинном раздраженном выдохе. И рука сама поймала запястье, готовое взвесить кошель, чтобы затем его облегчить. Выползок ошарашенно посмотрел на свою руку, чужое запястье, накрепко зажатое в пальцах… Взгляд почти испуганно изучил «лисенка» – гибкого худощавого мужчину с изрядной сединой в рыжих волосах, одетого богато, да еще и перстень на пальце с гербовым вензелем, значит – не горожанин это! А хватать титулованную знать за руку – себе дороже.

– Прошу прощения, мессир, – на всякий случай выползок титуловал вора посолиднее и отступил на шаг. – Я оговорился. – Еще шаг назад, быстрым взглядом окинуть улицу… – Ошибся. – Еще шаг, и план побега готов. – Виноват-виноват.

– Быть не может. Волк?

Он так и не расслышал толком, что именно прошептал «лисенок», вдруг белея всей кожей и делаясь жалким. Он толкнул подвернувшегося под руку толстяка-стража, повалил здоровенного пьяницу, пнув под колено – и помчался прочь, пользуясь общей неразберихой.

Когда переполох остался далеко позади, выползок остановился и отдышался.

Безлюдье, рядом городская стена. Дома лепятся к ней – рахитично кривые, карликово-горбатые. Пахнет дрянью всех сортов. Рядом свалка, а еще широкий желоб, который на холме еще был ручьем, а тут уже сделался сточной канавой.

Сытая крыса величаво прошла по середине улочки.

– Мессир, – поклонился и ей выползок, криво усмехаясь.

Город теперь казался ловушкой, выбраться их него хотелось все сильнее. Уйти в лес! Там дышится, там осень – отрада для души, а не кроткая тишина сбывшейся смерти.

Поодаль простучали колеса и подковы. Тише и тише… Карета встала. Выползок вздохнул, почесал в затылке. Можно полезть в канаву и попробовать выбраться за стену так – вдруг решетка старая и удастся протиснуться? Грязно, зато никаких стражей. Можно пойти на звук кареты, найти ближние ворота и чинно покинуть город утром. Одежда останется годной, а стража… вряд ли мессир Унгер, он же князь Паоло, велит ретивым исполнителям ловить выползка любой ценой, грубо и прямо. Он не таков. Хотя – тем более идти к воротам не безопасно. Чего стоит один… как его? Брат Пепе. Наверняка он глазастый и вовсе не такой глупый, каким пробовал казаться.

– Есть тут кто? Подойдите, прошу.

Выползок сокрушенно вздохнул. Что за город! Все случайности до жути неслучайны. Как будто каждая на тебя ведет охоту, норовя втравить в жизнь – или в смерть.

– Кто-то есть. Что вам?

Выползок остановился в пяти шагах от кареты, осторожно изучил человека, который просил невесть кого – да кого угодно! – подойти. Ночью. В грязном заброшенном углу города, где крысы безмерно наглы, а люди хуже крыс.

– Вот и вы, – пожилой слуга вскочил с подножки кареты, глядя на чужака так странно… словно встреча долгожданная и очень важная. – Вы годитесь. Кучер мой запил. Не подмените? Надобно покинуть город прямо теперь. Дело спешное. А сам я не люблю кареты, править упряжными конями так и не выучился.

– Ворота закрыты до утра, – напомнил выползок.

– Тут, – слуга постучал согнутым пальцем по дверце кареты, – герб князя. А тут, – он указал на закорки, где вместо лакеев были привязаны два бочонка, – оборотное пиво. Снаружи и внутри. Мы загружены полностью. Дверцу открыть нельзя, что-то да выкатится.

– А где же князь? – осторожно пробуя поверить в очередную безумную случайность, выползок шагнул ближе к карете.

– На охоте. В лесу. Туда и надобно отвезти пиво.

– В лесу, – повторил выползок.

– Ну так что, подмените пьянчужку? Я заплачу. Как вам пять золотых? Вроде, выгодная сделка.

– Вроде, – согласился выползок, приближаясь вплотную.

Очень скоро карета уже катилась по дороге, дальше и дальше от города. Из низины, от озер, наплывал туман, он пах соломенным дымком и самую малость – рыбьей чешуей.

Пожилой слуга княжеского дома охотно слушал рассказ о лесе, сразу начатый выползком, чтобы исключить лишние вопросы. Кивал, уточнял подробности. Радовался, когда мог и сам что-то добавить… Он был первым по-настоящему приятным человеком, встреченным в этой жизни, если уж рассуждать по совести, – решил выползок. Ничего не ждал, не вел допроса. Даже имя не стал выведывать. Сразу указал на шпиль колокольни святого Теодора и предложил там расстаться, чтобы никому не пришлось ничего объяснять. А то понаедут люди из охраны его сиятельства, и начнется кутерьма.

– Дальше я сам, уж как-нибудь, скоро встретят, – сказал он, неловко перебирая вожжи. – Был рад поговорить. Знаете, очень давно я тут проезжал и высадил из кареты друга. Тогда я был совсем дитя и думал, что многое в мире неизменно, пока помнишь и ценишь. Теперь я знаю, что все меняется. И так даже лучше.

Выползок запоздало приметил: старый слуга часто моргает, он почти плачет.

– Что-то плохое случилось с вашим другом?

– Сейчас я думаю, что нет. Он чудовищно упрямый, уж если решил что-то, так тому и быть. Мир куда удобнее устроен для тех, кто вроде воды, принимает заданную форму. Но знаете, должна быть и твердь. Иначе не на кого станет опереться. – Слуга улыбнулся. – Хотя бы в мыслях и памяти… Он всегда заботился о детях. Такая у него невыполнимая задача в жизни: пристроить малышню. Не дать никому использовать юных, ломая их и лишая крыльев. О, люди с крыльями нелепы… похожи на чудо. Прощайте. Мне пора. Вон – скачут, от них надолго не отделаться.

И правда – по дороге мчались верховые, целый отряд. Даже издали понятно, серьёзные бойцы, превосходный доспех. С такими не стоит встречаться. Выползок прощально махнул слуге и пошел прочь, быстрее и быстрее.

На душе было тяжело и легко – сразу. Как будто эта дорога, прямо сейчас, имела смысл и вела в правильном направлении.