Дом для меня

Васильцев сам не готовил, но всегда сам сервировал поднос и шел с ним к Леру, хотя тот пытался объяснить, что он дойдет до кухни сам. Таких мелочей был миллион. Порой он касался его рук, и если те были ледяными, а из-за нервов независимо от погоды они всегда были такими, потому Дима просто брал их в свои и грел, нагоняя на Лера волну смущения. Количество врачей, которое посетило их в тот период, Лер так и не смог сосчитать. Он пытался объяснить, что не стоит…

– Не стоит что? – перебил Васильцев.

– Не стоит так волноваться. – Лер замялся и отвел взгляд.

– Я не волнуюсь. Это элементарная забота о том, кто сам о себе позаботиться не в состоянии.

Васильцев развернулся и ушел, а Лер остался с пылающим лицом и пониманием того, что "позаботиться не в состоянии" – это не потому, что он травмировал ногу, а потому, что он безалаберный и сам лечиться не будет.

Лер не мог через это переступить. Между ними что-то происходило, и он до жути боялся, что Дима мог влюбиться в него так же, как он в Самсона. Конечно, такой серьезный человек, как Васильцев вряд ли так же наивно и глупо мог вляпаться, как и он, но вдруг… Меньше всего Лер хотел причинить кому-то такую же боль, которую испытывал сейчас сам. Тем более тот, кто так заботился о нем. И конечно, Васильцев был не тем человеком, которого можно было бы так явно использовать, чтобы сбежать от неудобных обстоятельств, а потом бросить, как только ситуация изменится.

Жанна это тоже понимала, поэтому восторг в её голосе в том звонке быстро потух. Они всё понимали. Возможно, кто-то бы мог наплевать на это все и сделать так, как хочется, но этот условный "кто-то" не Лер. Лер не мог так поступить, и все на этом.

Поэтому Лер по мере своих сил восстанавливал стены рассыпающегося песчаного замка своей жизни и пытался жить как прежде, но с каждым днём это давалось ему всё с большим трудом, потому что ситуация изменилась и он хотел вырваться из этих обстоятельств, переставших быть хоть какой-то анестезией к происходящему и наоборот ставшей отягчающим обстоятельством.

Но самым ужасным и катастрофичным было даже не это, а то, что он до ломки в руках, до темных мошек перед глазами хотел коснуться Самсона, хотя бы увидеть его одним глазком. И с каждым днем, с каждым сообщением, от которого глупое сердце оживало и вспыхивало мириадом фейерверков, это желание росло, но Лер продолжал молчать, не отвечать, потому что боялся, что если решится хоть что-то написать, то это окажутся не упреки, не обвинения и не вопрос о том, как у Самсона дела, а просьба приехать, и это будет катастрофа… точнее, это уже и есть катастрофа, это просто еще плывущий к айсбергу Титаник.

Лер никогда не любил и все бы сейчас отдал, но не ради того, чтобы все изменить, переписать их историю, не сделать этих ошибок или как-то все переиграть, нет… он бы все отдал, чтобы не испытывать этих чувств. Он не хотел любить, хотя свое состояние он не мог назвать любовью, потому что любовь для него – нечто светлое, теплое, животворящее, то, что дает жизнь и вдохновение, крылья за спиной, но не это раздирающее изнутри проклятье, парализующее его волю, выворачивающее его наизнанку, впивающееся в шею прохладным, нежным и одновременно жестоким шелком, который, несмотря на свою красоту, лишал его воздуха.

Когда он до кровавых корок обкусал свои губы, Васильцев, кажется, забеспокоился и стал внимательнее к нему присматриваться. Просто чудо, что он раньше не замечал плачевного состояния Лера, в этом, пожалуй, помогала их общая занятость. Титаническим волевым усилием Лер взял себя в руки и заблокировал контакт Самсона, предварительно удалив все сообщения, но "титаническое усилие" развеялось в пыль ближе к ночи.

Он понял, что сойдет с ума, если эта тонкая нить между ними разорвется, но для себя принял окончательное и бесповоротное решение, что должен поставить точку в отношениях с Самсоном, потому что как бы тот ни раскаивался, люди не меняются в одночасье, и в глубине души Лер не хотел воссоединяться с Самсоном, он просто хотел перестать испытывать эту боль в груди, хотел вернуть свой штиль. Пусть даже не штиль, но хоть какое-то подобие равновесия.

В любом случае в эту ситуацию внесла свои коррективы судьба или фатальная случайность. В самый обычный, ничем не примечательный четверг, в самый обычный, рядовой вечер при вполне рядовом посещении офиса Дитриха Лер спускался в набитом людьми лифте в фойе бизнес-центра, и когда двери лифта разъехались… он даже не сразу понял, отчего его тело парализовало, организм среагировал на долю секунды быстрее, чем мозг, в дверях стоял Самсон. Люди выходили, а он как волнорез не двигался с места.

Лер словно трещинами пошел, ПК в голове дал сбой. Он не знал, как должен поступить, точнее, что ему вообще сейчас делать. Когда кабинка опустела и ее стали заполнять входящие люди, Лер дернулся, собираясь выйти из лифта, но толчок в плечо вернул его в кабину. Самсон шел, а Лер пятился, пока не уткнулся в угол кабины. Было так много людей вокруг, но стоявший перед ним Самсон будто отрезал его от остальной реальности.