Дом, где тебя ждут

– Не говорите, Елена Ивановна, – подхватила Ольга Петровна, нервно дернув головой, словно ей за шиворот упала гусеница, – моя Софа давно в постели книжку читает. Не понимаю родителей, которые не могут справиться с воспитанием детей. Хотя детки тоже всякие бывают.

Словечко «детки» в устах Ольги Петровны прозвучало уничтожающе.

Смешанная с ненавистью обида схватила Аглаю за горло, изменив голос на высокий и визгливый. Не помня себя, она развернулась в сторону стоявших и выкрикнула прямо в красное с жирными, трясущимися щеками, лицо Кокеткиной:

– Вы обе ничего не понимаете! Ничегошеньки! И про Сергея Дмитриевича вы все врете! И вовсе не из жалости он со мной дружил, он мой крестный!

– Подумаешь, крестный, – то ли хрюкнула, то ли каркнула бабка Кокеткина, – да у него таких крестниц полная паперть сидит, подаяние просят.

Чтобы суметь ответить, Аглае пришлось ненадолго замолчать, собираясь с мыслями. В голове было пусто и гулко, только сердце колотилось, мешая вздохнуть.

– Вы злая ведьма, – сказала она Кокетки-ной почти спокойно, сама удивляясь своей смелости. – Вы обе ведьмы.

Несколько мгновений стояла тишина, которую взорвал возмущенный голос Ольги Петровны:

– Нахалка, как ты смеешь так со взрослыми разговаривать!

Шагнув навстречу, Ольга Петровна выставила вперед руки со скрюченными пальцами, готовыми вцепиться Аглае в волосы. Кокеткина схватила ее за локоть:

– Вы, Олечка, своей дочке не разрешайте с ней дружить. В наше время дворовое хулиганье на учете в детской комнате стояло, а сейчас милиции на все наплевать. Хоть с ножом за людьми бегай, никто не остановит.

Поднимаясь домой по лестнице, Аглая чувствовала, как внутри нее трясется каждая жилочка, и думала, что хорошо бы сейчас оказаться в другом городе, а еще лучше умереть вместе с Сергеем Дмитриевичем, чтобы никогда больше не слышать всякие гадости от бабки Кокеткиной или Сонькиной матери.

Дверь в квартиру она открыла, как обычно, тихонько, чтобы петли не скрипнули: маму раздражали посторонние звуки. Но как ни старалась, разболтанный замок ухитрился железно щелкнуть металлическим язычком.

Тусклый свет с лестницы на мгновение выхватил несвежие обои темно-зеленого цвета и прошлогодний календарь на стене с изображением оскаленной беличьей мордочки.

В крошечной прихожей из мебели были вешалка, погребенная под грудой одежды, зеркало и полочка для телефона. Аглая бесшумно скинула кроссовки и заглянула в комнату.

– Мам?

В ожидании ответа она замерла: вдруг сейчас случится маленькое чудо – ведь бывают чудеса на свете – и мама поманит к себе, обнимет, поцелует, скажет: «Доченька, где ты была так долго? Уже поздно. Я волновалась».

Но мама не отозвалась. Она, как обычно, сидела в кресле перед включенным телевизором и смотрела бесконечный американский сериал, где на экране красиво страдали ухоженные женщины в модной одежде. В руках мама крутила пустую кофейную чашечку, а на полу рядом с креслом валялись несколько смятых конфетных фантиков. Привычный полумрак в комнате перемешивался с неоновыми бликами телеэкрана.

– Мам, это я, – Аглая посмотрела на спину матери, затянутую в истрепанный махровый халат с бурыми пятнами от стирки. Небрежно рассыпанные по плечам волосы сально лоснились. Вообще-то мама была очень красивой, но Аглая чаще видела ее серой, уныло-равнодушной или злой.

Мама тщательно одевалась и красилась только в последний день месяца, когда папа приносил алименты.

– Пришла? – не отрываясь от просмотра, мама протянула Аглае пустую чашку. – Отнеси на кухню.

Аглая кинула чашку в груду посуды в раковине и поняла, что страшно хочет есть, особенно макарон с сыром. Воображаемая тарелка с макаронами представилась так живо, что Аглая даже почувствовала запах разваренного теста, сдобренного сливочным маслом. В последний раз макаронами ее угощал Сергей Дмитриевич. Сыр у него был какой-то особенный, очень желтый, с большими дырками. Аглая смотрела, как сырная стружка растекается по горячим макаронам, и нетерпеливо возила вилкой по тарелке.

Сергей Дмитриевич всегда первым делом спрашивал:

– Голодная? Сейчас я тебя покормлю, подожди, дружочек.

Варвара Юрьевна тоже назвала ее дружочком, не догадываясь, что от этих слов Аглаино горе скрутилось в животе в тугой болевой узел.

Хотя сыр в холодильнике давно не водился, Аглая все же открыла дверцу и обозрела унылое пространство с полупустой банкой зеленого горошка и парой яиц.

Спрашивать маму, что на ужин, было бесполезно. То ли от обиды, то ли от голода, но Аглая поняла, что сейчас разревется, и стала быстро-быстро глотать консервированный горошек, зажевывая его подсохшим куском булки.

Горошек был подкисший и скользкий, как лягушачьи лапы. Правда, лап Аглая никогда не пробовала, но остатки горошка изо рта выплюнула в ведро. Если бы был жив Сергей Дмитриевич… Если бы.

Но его не было. Он исчез, растворился в звездном небе, как улетевший самолет, а в опустевшей квартире теперь живет противная, манерная тетка – бывшая жена.