Дом Иова. Пьесы для чтения

Вербицкий (оторвавшись от газеты): То, о чем вы говорите, мадемуазель Тереза, легко объясняется тем, что человек унаследовал страх перед мертвыми еще от своих древних предков, которые боялись, что мертвые могут вернуться и поэтому шли на различного рода уловки, чтобы этого не допустить… Например, в Австралии аборигены проводят на могиле умершего весь день и всю ночь в течение целого месяца, уговаривая его не возвращаться назад. Впрочем, зачем ходить далеко за примерами? В сущности, все наши надгробия, которые мы ставим сегодня на могилах наших близких – это только отголосок тех камней, которые наши предки вкатывали на могилы для того, чтобы покойник не смог вернуться назад.

Брут: И все это ты, конечно, вычитал в своих газетах?

Вербицкий: Все это, Брут, я прочитал в разных книгах, когда учился в Йельском университете.

Брут: Скажите, пожалуйста. (Розенбергу). Ты слышал, Розенберг?.. Помнишь, когда мы сидели с ним за одной партой, наш классный говорил про него, что если он доучится до четвертого класса, это будет настоящее чудо. А теперь выясняется, что он учился в Йельском университете и в придачу еще в десяти других местах, которые и не выговоришь без стакана красного… (Вербицкому). Интересно, есть такое место, где бы ты ни учился, Вербицкий?.. И зачем ты вообще сюда вернулся, черт бы тебя побрал, после всех твоих университетов и курсов? Читать вчерашние газеты? Неужели на свете не нашлось более привлекательного местечка?

Тереза: Ну, что ты пристал к человеку, папа?

Вербицкий: Не беспокойтесь, мадемуазель Тереза… (Бруту). Я вернулся, потому что здесь моя родина, господин Брут. Может быть, для тебя это звучит странно, но для некоторых людей это слово почему-то еще не потеряло своего смысла.

Брут: Для дураков, у которых не сложилась личная жизнь и которые поэтому называют Президента "папой".

Тереза: Папа!

Брут (с неожиданной страстью): Господи!.. Да если бы только была моя воля, я бы ни одной минуты не остался бы здесь, на этой вашей чертовой родине, от которой за три мили разит дешевыми духами и немытыми прелестями!.. Продал бы все и уехал бы, куда глаза глядят, подальше от этой набережной и этих ежедневных закатов, которые как будто рисует одна и та же бездарная рука!.. К чертовой матери!

Розенберг (Терезе): Не расстраивайтесь, мадемуазель. Если мне не изменяет память, то ваш батюшка говорил все это, еще когда мы учились в школе.

Брут: К черту школу, болван!.. Если бы это имело хоть какой-нибудь смысл, я бы повторял это каждые два часа, как молитву… (Сложив руки перед грудью и подняв лицо в потолок). Господи, забери меня отсюда куда-нибудь подальше… В Грецию. В Китай. На Аляску… Куда хочешь, Господи, но только отсюда!..

Пауза. Подняв головы, Розенберг, Вербицкий и Тереза смотрят вместе с Брутом на потолок, словно ожидая ответа, затем вновь смотрят на Брута.

(С горечью). Не слышит.

Тереза: Еще бы Он тебя слышал, папа!

Брут: А почему бы и нет? В конце концов, это Его работа.

Фыркнув, Вербицкий вновь скрывается за газетой.

Тереза (сердито): Знаешь, папа? Если ты решил, наконец, испортить мне настроение, то я скажу тебе, что ты выбрал для этого не самое подходящее время, особенно если ты вспомнишь, что в понедельник у нас последний день для сдачи отчета… Ты, забыл?

Небольшая пауза. Какое-то время Брут и Тереза смотрят друг на друга.

Забыл?

Брут (глухо): Нет, дочка. Я помню… Можешь приготовить мне счета за керосин, электричество и телефон.

Тереза: Хорошо, папа.

Брут: И пора, наконец, заняться этим чертовым подвалом. Ты говорила с рабочими?

Тереза: Да, папа. Они могут начать в конце недели.

Брут: Лучше, если в начале…

Тереза: Да, папа. Я скажу им.

Брут: Чертова жизнь.

Тереза: Да, папа. (Остановившись на первой ступеньке винтовой лестницы). Гонзалес! Я приготовила тебе несколько теплых вещей. Выберешь потом, что тебе понравиться.

Гонзалес молчит.

Розенберг: Чтобы он услышал, ему надо кричать прямо в ухо, мадемуазель.

Тереза: Тогда скажите ему, чтобы он поднялся ко мне, когда сможет.

Брут: Боюсь, что сегодня он уже никуда не поднимется. (Розенбергу). Скажи ей, Розенберг.

Розенберг (понижая голос): Дело в том, мадемуазель, что господин Осип посадил Гонзалеса у окна, чтобы он караулил сегодня призрак нашего старого Дональда и в случае чего мог бы поднять тревогу… Я сам слышал, как он взял с него слово, что он не будет отлучаться сегодня ни на одну минуту.

Вербицкий (из-за раскрытой газеты): Я тоже это слышал, мадемуазель Тереза.