Дом Иова. Пьесы для чтения

Пастор: Ах, нет же, дети мои, это совсем не собака… Это голос Неба, который не перестает смеяться над нами, надеясь, что мы, наконец, обратим на него внимание и раскаемся в нашей несусветной глупости… (Поднявшись с пола, опускаясь на стул). Только не подумайте, что я опять собираюсь учить вас, как это делает тот, кто думает, что знает истину и спешит поскорее поделиться ею с другими… Конечно, люди называют меня то пастором, то святым отцом, полагая, видимо, что мне кое-что все-таки известно, тогда как на самом деле я сам уже давно не знаю ни того, кто я такой, ни того, в какую сторону нам следует идти, чтобы добраться до истины.

Розенберг: Вот это новость!

Николсен (быстро записывая): Нельзя ли чуть помедленнее, святой отец?

Пастор: Да, господин Розенберг… К чему скрывать?.. Сегодня мне кажется, что прав Лютер, а завтра я убеждаюсь, что никто лучше не писал о Христе, чем святой Бонавентура, а послезавтра, когда я читаю Авот, мне кажется, что в глубине души я уже давно готов обрезаться и надеть кипу, чтобы прилепиться к народу, о котором сам Всевышний сказал, что возлюбил его больше других…

Розенберг (чрезвычайно ироничен): Браво, господин пастор. Браво!

Пастор: Я не знаю даже того, зачем надо спасать это прямоходящее, лукавое и изворотливое существо, которое носит имя "человек", что уж тут говорить обо всем остальном?.. Наверное, кто-то из вас скажет, что я всего лишь страдаю потерей верных ориентиров. И это, конечно, будет правильно, хотя мне по-прежнему кажется, что несмотря ни на что я все же гораздо счастливее всех тех, кому нравится растаскивать Божью истину по своим унылым углам, чтобы потом грызть ее там, как собака кость, обвиняя весь остальной мир в том, что он пребывают в невежестве и заблуждении!.. (Сердито). Потому что все, на что могут рассчитывать эти безумцы, это смех, которым награждают их Небеса, стоит им только начать хвалиться своими собственными истинами и учить всех от имени Бога, который, насколько я понимаю, совсем не обязан знать что-нибудь об их существовании… (Поднявшись, идет по сцене, волоча за собой стул, громко). Ах, как же они смеются, эти Небеса!.. Каждый день. И каждый час. Не переставая ни днем, ни ночью. Над каждым из нас в отдельности и над всеми нами вместе!.. Так заразительно, что тебе хочется вдруг самому начать смеяться вместе с ними, стоит тебе только услыхать какую-нибудь очередную глупость, насчет того, что наша вера лучше или что наше Писание более истинно, чем другие, как будто Бог носит очки и без нашей подсказки вряд ли разберется, где истина, а где ложь… (Остановившись, садится на стул).

Пока Пастор говорит, все мало-помалу возвращаются к своим делам. Вербицкий открывает газету, Следователь возвращается к своим бумагам, Розенберг садится возле шахматной доски, Осип и Бандерес продолжают карточную игру.

Розенберг: Не знаю почему, но мне опять кажется, что вы богохульствуете, святой отец.

Пастор: И при этом, заметь, что не я один, сын мой… Разве ты не слышишь, как вместе со мной с удовольствием богохульствуют еще и Небеса, чей благословенный смех настигает тебя, руша все, что ты построил?.. Или это не Они хихикают, делая серьезное лицо, когда требуют от нас возлюбить Господа Бога всем сердцем твоим, хотя прекрасно знают, что никто не может заставить себя любить кого-то против собственной воли?.. (Поднявшись на ноги, вновь не спеша идет по сцене, волоча за собой стул). И разве это не их смех мы слышим, когда они требуют от нас, чтобы мы были совершенны, как совершенен Отец наш небесный?.. Ведь не учат же они нас, в самом деле, лицемерить и изображать то, чего нет в наших сердцах? (Остановившись, смеется). Да они просто хохочут над нами, когда мы тужимся из последних сил, не желая замечать, что на самом деле Небеса хотят от тебя совсем другого. (Неожиданно срываясь на крик). И уж во всяком случае, совсем не того, чтобы ты плясал под их дудку, подпевая и поддакивая всему, что прочтешь в ста томах святой макулатуры! Словно домашняя собачка, которая ходит на задних лапах, надеясь получить за это миску супа!.. (Смолкнув, останавливается, тяжело дыша и держась за спинку стула).

Короткая пауза.

Розенберг (не оборачиваясь, продолжая заниматься шахматами): Вы так кричите, святой отец, что вас, наверное, было слышно даже на улице.