Дом на кладбище

«Поверьте, сэр, — пишет он Патрику Бронте, — мы руководствуемся отнюдь не личной заинтересованностью, а привязанностью. Мы искренне желаем благополучия Вашим дочерям, относимся к ним как к членам нашей собственной семьи, их способности, энергия, исключительная работоспособность — единственная причина, которая вынуждает нас вызвать Ваше неудовольствие».

Никакого неудовольствия высокопарное, сверхвежливое письмо Эгера у Патрика Бронте не вызвало. Напротив, пастор был только рад, что дочери вновь едут в тихую, благополучную Бельгию: в Англии неспокойно, чартистские бунты вспыхивают по всей стране, в том числе и в Ховорте.

Но в конце января следующего 1843 года в Бельгию отправилась только «мадемуазель Шарлотт». Эмили, несмотря на свои безусловные успехи и лестное предложение Эгеров, возвращаться в пансион раздумала. No place like home¹⁹ — это хорошо известное английское выражение — формула жизни Эмили Бронте.

12

Была ли связь Эгера и Шарлотты всего лишь интеллектуальной, или же их связывали отношения более близкие? Мнения биографов, для которых этот мотив в жизни Шарлотты Бронте едва ли не самый важный, расходятся. Основываются рассуждения об этой близости исключительно на письмах Шарлотты Эгеру после ее возвращения в Англию — письма Эгера к Шарлотте не сохранились, очень может быть, их не было вовсе. Что лишь добавляет масла в огонь, придает этим отношениям (если они вообще имели место) оттенок таинственности, драматизма, дает повод для пересудов и самых смелых внелитературных гипотез.

О чем можно судить наверняка? Вклад Эгера в становление, интеллектуальное и психологическое, отрешенной, неуверенной в себе, очень способной и болезненно восприимчивой молодой англичанки, по всей видимости, и в самом деле был очень значителен — особенно во время ее вторичного пребывания в Брюсселе, когда она, в отсутствие Эмили, была полностью предоставлена самой себе. И когда, как в свое время в Роу-Хэд, невзлюбила своих учениц, да и атмосферу пансиона в целом.

«Народ здесь некудышный, — с нескрываемым раздражением пишет она в мае 1843 года брату, — из сотни воспитанниц наберется от силы одна-две, которые хоть чего-то стоят… И я не привередничаю, они не могут похвастаться ни умом, ни воспитанием, ни добронравием, ни чувствительностью — решительно ничем. Ненависти они у меня не вызывают — столь сильных чувств они не заслуживают».

Во второй приезд изменилось, и существенно, ее отношение к мадам Эгер: чем тесней Шарлотта сходится с мсье Эгером, чем больше проводит с ним времени, тем меньше нравится ей его супруга. Вот и директриса недовольна, что учительница английского языка откровенно пренебрегает обществом других наставниц, держится особняком, в этом она видит вызов себе и своему заведению. Шарлотту же раздражает, что ее кумир смотрит жене в рот, не перечит ей, неукоснительно следует ее советам и пожеланиям.

«Мсье Эгер на удивление покладист, слушает мадам во всем, — пишет она в сентябре того же 1843 года Эмили. — Я не удивлюсь, если выяснится, что и он тоже неодобрительно относится к моей замкнутости. Он уже прочел мне короткую лекцию о пользе bienveillance²⁰ и, убедившись, что лучше я не становлюсь, махнул на меня рукой. Так что теперь я живу жизнью Робинзона Крузо — существование веду совершенно одинокое, обособленное».

Шарлотта сама себе противоречит: с одной стороны, она не желает общаться с коллегами, их сторонится, с другой, обижается, что мадам Эгер не уделяет ей внимания, ее игнорирует.

«Когда все отправились на праздник, — жалуется Шарлотта Эллен Насси, — она, хоть и знает, что я осталась совсем одна, в мою сторону даже не посмотрит».

Мадам Эгер и не думает ревновать Шарлотту к мужу, ей, женщине решительной, без комплексов, такое и в голову не придет; да и до ревности ли ей: пансион, несколько десятков учащихся да еще шестеро собственных детей. Более того, в присутствии других учителей она всячески Шарлотту расхваливает, ставит в пример ее эрудицию и добросовестность. Шарлотте кажется это чистейшим лицемерием и вызывает у нее еще большее раздражение, еще большее желание поскорей вернуться домой.

«Мадам Эгер вежлива, благорасположена, обходительна, но я ей больше не верю», — пишет она Эллен Насси и на следующий день записывает в дневнике: «Брюссель. Суббота. Утро 14 октября 1843 года. Первый урок. Мерзну, камина здесь нет. Как же хочется домой к папе, Брэнуэллу, Эмили, Энн и Табби. Устала я жить среди иностранцев, какая же это безотрадная жизнь — во всем доме есть лишь один человек, который заслуживает хорошего к себе отношения. Есть и еще один, на вид этот человек — сладенький-пресладенький леденец, а на самом деле — подкрашенный кусок мела».