Дом на Солянке

Он вошел в ад. Здесь царили инфернальные цвета – грязный желто-коричневый и сизо-серый, инфернальные запахи – лизола[11] и формалина, которые, однако же, не до конца заглушали вкрадчивый дух разлагающейся плоти. Дверь, оставшаяся позади, со скрежетом затворилась, отсекая его от мира живых. Потом он услышал прерывистый жалобный плач. Мимо прошла женщина лет тридцати, которую увлекал прочь, крепко держа под локоть, немолодой мужчина с перекошенным лицом, а она все поворачивалась и пыталась сказать что-то, но спазм сдавил горло, и она лишь плакала тоненько и беспомощно, как маленький ребенок.

Опалину захотелось уйти, но он пересилил себя и двинулся дальше по кругам ада. Сознание, что где-то рядом находятся тела тех, что еще недавно были людьми, не так задевало его, как зрелище чужого горя. Его неподдельно мучила невозможность помочь, исправить, повернуть время вспять. Он знал эту свою особенность и никому о ней не говорил, но, может быть, именно она в какой-то мере и придавала ему сил, когда опускались руки.

За поворотом коридора он натолкнулся на Харона. Дабы не шокировать советскую действительность, перевозчик умерших удачно преобразился в довольно высокого, плечистого гражданина примерно 50 лет и скучной, как у театрального швейцара, внешности. Опалин вспомнил, что этого служителя зовут Саввой и раньше он работал в доме для душевнобольных, откуда перебрался в морг со словами, что среди мертвых как-то спокойнее.

– Мне бы доктора Бергмана… – сказал Иван после того, как показал документ и объяснил цель своего визита.

– Он на вскрытии. Подождать придется, – сказал Савва.

– Ладно, – смирился Опалин. – А кто это сейчас ушел?

– Тело опознавали. Сын ее, мальчишка совсем. Под трамвай попал, вагон его еще по рельсам волок, прежде чем остановился. Сам понимаешь, как все это выглядит.

– Надо было одного отца вызвать для опознания, – не удержавшись, буркнул Иван.

– Так у него другая семья давно. Тот, кто с ней пришел, папаша ейный. – Савва подумал, как бы еще поддержать светский разговор, и прибег к универсальному средству: – Куришь?

Опалин не чувствовал потребности в папиросе, но все же кивнул. Хорошо ли курить в аду? Он бы предпочел выскочить на улицу, глотнуть свежего воздуха, добежать до автомобиля и больше никогда сюда не возвращаться. И в то же время его не отпускала мысль: если он совершит ошибку из разряда тех, которые стоят жизни, то не исключено, что попадет сюда и именно Савва будет везти его труп по коридорам на скрипучей каталке, а потом специальным фиолетовым карандашом писать номер на закоченевшей ступне.

– Что за книга? – спросил служитель после того, как они успели несколько раз затянуться.

Опалин совсем забыл про словарь, который держал под мышкой:

– А… Так. Нужно. Для дела…

В недрах ада что-то загромыхало, послышались недовольные голоса. Савва навострил уши.

– Студентик какой-нибудь в обморок упал, – пояснил он. – Который в первый раз на вскрытии… Еще небось инструментарий опрокинул. Охохонюшки…

Он удалился, но через несколько минут вернулся и пригласил Опалина пройти в кабинет Бергмана, который готов его принять. Там ад схлопнулся, уступив место средних размеров помещению с окнами, за которым рос боярышник и алели ягоды рябины. Вдоль стен стояли шкафы, заполненные пухлыми научными томами – в основном медицинскими пособиями на немецком языке. Поглядев на корешки, Иван вспомнил, что кое-какие из этих книг уже видел в комнате Басаргина.

Открылась противоположная дверь, и вошел доктор Бергман. Довольно молодой – не старше сорока, худощавый блондин с остроконечной бородкой, глаза неприятные, острые, как скальпель. Предки доктора были родом из Швеции, в Россию попали после неудачной прогулки в обществе Карла XII, и в облике их потомка до сих пор ощущалось нечто иностранное. Опалин сразу же его невзлюбил и почувствовал, что с доктором будет трудно.

– Меня зовут Иван Опалин, помощник агента МУУР, и я тут по поводу Николая Арсеньевича Кирпичникова, девятьсот шестого года рождения, – скороговоркой выпалил он. – Я вам звонил, но вы отказались со мной говорить.

– Конечно, отказался, – хладнокровно подтвердил Бергман, проходя за свой стол, – я не могу знать, кто мне на самом деле звонит, а в ваших уголовных делах… – Он передернул плечами, и на его лице показалось ироническое выражение. – Мало ли кто может интересоваться… Присаживайтесь, товарищ.

Товарищ сверкнул глазами на доктора, как рассерженный кот, но все же опустился на стул. Книга ему мешала, и он положил ее на колени, а на нее – фуражку. Доктор Бергман тем временем выдвинул ящик, уверенным жестом извлек оттуда несколько страниц, исписанных мелким стремительным почерком, усмехнулся чему-то и, развернувшись в кресле, стал возиться с замком небольшого сейфа, который стоял позади его стола. Опалин терпеливо ждал.

– Итак, – сказал доктор Бергман, разворачиваясь к столу, – тело находилось в сравнительно хорошем состоянии, возраст 20–23, причина смерти… – Тут он прервался и стал листать свои бумаги.

– Ему горло перерезали, – не удержался Опалин.