Дом на солнечной улице

– Есть новости с границы? – спросил баба́ Резу. У того был близкий друг по имени Ахмед, который был важным членом Корпуса стражей Исламской революции. Зачастую у него были более точные данные о битве с иракцами, чем у СМИ.

– Они готовятся к большому наступлению, – сказал Реза.

– Где на границе они планируют наступать? – спросил баба́.

Я слышала энтузиазм в его дрожащем голосе. Каждый раз, когда речь заходила о войне, он включался в разговор и спрашивал о тактике и маневрах, которые применяла армия. Он критиковал неопытных офицеров Корпуса Стражей и печалился о потерянных навсегда солдатах шахской армии. В его глазах играли искорки славного прошлого, времен, когда он стоял во главе батальона на северной границе между Ираном и Ираком, жизни, которую он провел на действительной службе высоко в горах Курдистана.

– Они приглядываются к южной границе, у дороги от Басры к Багдаду, – сказал Реза.

– Ля иляха илля-Ллах, – сказала Азра. – Разве недостаточно они убили нашей молодежи?

Эту арабскую фразу я слышала не единожды, когда члены моей семьи выражали свою глубокую печаль.

– Только Аллах знает, сколько еще невинных мальчиков будет убито в этот раз, – сказал ака-джун.

– Ну, когда эти новоиспеченные офицеры едва знакомы с реальной военной тактикой и организуют вместо обороны мясные штурмы, огромные жертвы неизбежны, – сказал баба́.

– И какой у нас выход, когда имперские силы поддерживают иракцев в этой войне? – сказал Реза. – Отдать нашу землю?

– Нет. Но народы зачастую побеждают не враги. Их побеждает собственная неспособность придумать способ справиться с критическими ситуациями, отсутствие стратегии успеха. Когда почти все опытные офицеры шахской армии казнены или изгнаны, когда все изобретательные мужчины, которые могли справиться с настоящей войной, убраны с доски, победа врага не кажется такой уж невозможной.

– Но они были предателями, верными шаху и поддерживающими своих имперских хозяев, – сказал Реза.

– Ясно как день, что они не выигрывают эту войну, Реза-джан, – сказал ака-джун. – Даже неискушенному наблюдателю очевидно, что наша армия несет намного бо́льшие потери, чем иракцы.

– Каждый день в СМИ, в каждом проулке этого города, в каждом городе Ирана называют сотни павших солдат. Этих подростков, едва обученных, просто используют в качестве живых щитов. «Армия двадцати миллионов» – так их называет Хомейни! – Баба́ покачал головой в отчаянной ярости.

– Брат нашей директрисы погиб несколько дней назад у Ховейзе, – сказала мама́н. – Она сказала, что его останки привезут с сотнями других жертв для последних почестей и похорон в эту пятницу после молитвы. – Она взялась выковыривать черные семечки из последних кусочков арбуза на подносе.

– Караваны гробов, накрытых флагами. Некоторые из этих гробов пустые, в них только солдатский жетон, – сказала Азра. Она ударила левой ладонью по правой с угрюмым выражением в глазах. – Что чувствуют матери, когда не могут даже попрощаться с телом любимого сына?

– Мясные штурмы или нет, что еще нам остается делать? Сложить руки и отдать свои дома иракцам? – сказал Реза. Он повернулся к баба́, явно желая услышать его предложение.

– Они могли мирно и с уважением закончить эту кровавую войну, когда полтора года назад освободили порт Хорремшехр, – сказал баба́. – Все это просто пропаганда Хомейни, его попытка распространить свою версию ислама. Его претензия на то, чтобы быть единственным исламским лидером в мире!

– Нет! Я с тобой не согласен. Будущее докажет, как ты не прав. Имам Хомейни – лидер, посланный богом, чтобы спасти наши души, а наша война священная, добро против зла, свет против тьмы. – Реза кинул быстрый взгляд на Азру и продолжил: – И если уж мы говорим о нашей стране, я собирался рассказать раньше, но не хотел сообщать новости по телефону. – Он поставил свою чашку с гранатом на терме и огладил бороду ладонью, подворачивая пальцы под подбородком.

– Какие новости? – спросила Азра. Она держала в руке хрустальную чашечку с гранатом, выбирая зернышки ложкой. Теперь ложка замерла в воздухе, на полпути между ее губами и чашечкой.

– Я записался добровольцем на фронт.

Азра уронила и ложку, и чашечку, и гранатовые зерна рассыпались по всей ее цвета слоновой кости дашики, застыв на отделанном кружевом V-образном вырезе, будто рубины. Она прикрыла распахнутый рот ладонями, пытаясь заглушить вырвавшийся против воли стон.

– Ты этого не делал, Реза. Скажи, что не делал! – закричала она.

– Ля иляха илля-Ллах. – Теперь это сказал ака-джун. Он откинулся на вишневый валик и отодвинулся от софре.

– У тебя дочь родилась несколько недель назад. Это самое худшее время идти на войну из возможных, Реза. Как тебе только в голову пришло так поступить со своей семьей? – сказала мама́н. Она повернулась к Настаран, которая спокойно смотрела на мужа. – Настаран, ты что, не протестовала?

– Кто тебя заманил? Кто нашептал тебе эту мысль? Скажи мне, кто? Ахмед? – спросила Азра. Она несколько раз ударила сцепленными руками в грудь.