Дом на солнечной улице

После последнего экзамена я пошла к кабинету Ширин со слабой надеждой увидеть ее перед весенними каникулами и отдать поздравительную открытку на Новруз, которую написала ей. Я обнаружила дверь приоткрытой, а свет включенным. Сердце заколотилось в груди, и я не могла сглотнуть, когда заглянула в дверь. В кабинете никого не было. Я проскользнула внутрь и глубоко вздохнула, пытаясь проглотить запах ее духов с миррой, который все еще витал в воздухе. Я зашла за стол, открыла «Атлас мира», лежащий на его поверхности, и пробежалась пальцами по бирюзовым морям и ржавым горам, нарисованным на картах. Она тоже должна была скользить пальцами по холмам и долинам этой книги. Все, чего она касалась, возбуждало мои нейроны и освежало воспоминания о ней. Ее имя на фарси означало «сладкая». Она была сладчайшим событием моей жизни – моим искуплением, моей любовью. Она показала мне дорогу, которой должна идти путница, чтобы достичь горы Каф. Она научила меня, как искупить потерянную душу. Я так по ней скучала.

– Что ты тут делаешь, Можи? – спросила госпожа Мирза. Она стояла в дверях, уперев руки в бока.

Я вскочила со стула.

– Салам, госпожа Мирза. Я… я… я пришла увидеть госпожу Ширин.

– Ясное дело! Почему ты сидишь за ее столом? Ее здесь сегодня нет.

– Я зашла узнать, нельзя ли мне одолжить ее «Книгу каллиграфии» на весенние каникулы.

– Что ж. Она не вернется до Новруза. Она поехала в Германию со своим му… – Она прочистила горло. – Зачем тебе нужна эта книга?

– Я хотела попрактиковаться в рисовании каллиграмм из этой книги, – сказала я срывающимся голосом.

– Хорошо. Почему бы тебе не взять ее и не поспешить, пока не уехал твой автобус? Я уверена, она была бы не против одолжить тебе эту книгу. Я скажу ей, когда она вернется.

– Да, госпожа, – сказала я. Я подскочила к книжному шкафу, взяла книгу с самой нижней полки и сбежала из кабинета так быстро, как только могла.

Я убивала время, пока со школьной улицы не исчезли все автобусы. Я весь день бродила вокруг школы, не в силах переварить услышанное. Какой я была слепой, что не могла это предвидеть. Я ходила вокруг чайной Ках и много раз отмеряла шагами Палестинскую улицу. Я торчала у чайной, пялясь на дымчатое стекло, отчаянно пытаясь разглядеть фреску на внутренней стене. Беседа между Ширин и официантом в чайной, когда мы были там, словно дала мне пощечину. Он спросил о ее господине. Мне не пришло тогда в голову, что речь идет о ее женихе. Я и не подумала, что ее отец и брат оба погибли, и в ее жизни не могло быть господина, кроме как будущего мужа. Какой же я была глупой, раз не заметила знаков – ее отстраненности, когда мы заклеивали окна, ее разговоров о наших желаниях и наших грехах, о спрятанных одеждах из перьев, все детали истории Джаншаха и Шамсы, истории о пропавшей любви, об агонии Джаншаха, семь лет разыскивавшего возлюбленную. Как я умудрилась не предвидеть наступление этого дня?

Домой я пришла поздно. Я заметила, что мебель из гостиной вынесли в холл. Мы начали весеннюю уборку несколькими днями ранее, и теперь бархатные валики, телевизор и стойка под ним, все кофейные столики и вазы, украшавшие углы гостиной, были выставлены вдоль стены. Мар-Мар пылесосила ковры гостиной, но она выключила пылесос, едва завидев меня. Мама́н стояла на табурете с перекинутым через локоть влажным чистым тюлем и надевала на карниз крючки. Она повернула голову к двери и спросила:

– Ты где была? – Она замерла там, где стояла, на табуретке. – Ты разве не должна была вернуться сегодня пораньше?

– Я не справилась с экзаменом по тригонометрии, – сказала я.

– Ладно. Но где ты была все это время? Я позвонила в школу, но никто не ответил. Школа сегодня закрылась рано.

– Я ходила вокруг школы и думала, что мне нужно сделать в последнем триместре, – сказала я.

Она надела последний крючок на карниз и отпустила белоснежный тюль перед закрывающим окно одеялом. Она знала, что я вру. Материнский инстинкт подсказал ей, что со мной что-то не так.

– Нужно будет поговорить, когда вернется твой отец. Ты не можешь просто опоздать на два часа и заявить, что бродила вокруг школы, размышляя об экзамене.

Влажный тюль распространил свежий запах отбеливателя по комнате. Мар-Мар бросила на меня сочувственный взгляд и снова принялась пылесосить. Она тоже мне не поверила, но я знала, что ей меня жаль. Я избегала встречаться взглядом с мама́н. Дальше объяснять было бесполезно. Во мне не осталось сил на споры. Я даже не боялась ее угрозы. Как могли баба́ и мама́н сделать ситуацию еще хуже?