Дом о Семи Шпилях

Неужели он позабыл все свои распределения на этот день? Кончив дело с Клиффордом, он был намерен повидаться с маклером, который обещал предоставить ему возможность отдать в рост небольшое, не пристроенное еще количество тысяч фунтов за хорошие проценты, потом через полчаса поспеть на аукцион, где должна была продаваться часть земли, прилегавшей некогда к Дому о Семи Шпилях и составлявшей часть собственности старого колдуна Моула. Далее он должен был купить коня, которым он хотел сам править в кабриолете, и если бы успел в этом, то посетил бы еще одно общество, название которого, однако, он позабыл при множестве своих забот. Оттуда он хотел посетить намогильный памятник мистрис Пинчон, так как узнал от каменщика, что лицевая мраморная сторона его обрушилась и самый камень готов был распасться надвое. Она была достойная женщина, думал судья, несмотря на свою нервозность, и он не поскупится, чтобы заказать для нее и в другой раз памятник. Следующее за тем дело было – выписать для своего сада лучшие и редкие фруктовые деревья. Потом следовал обед с друзьями по партии, на котором должен был решиться один весьма важный вопрос, а потом еще судья намерен был позвать к себе по какому-то делу вдову одного друга своих молодых лет, терпевшую крайнюю бедность. Впрочем, он мог это сделать или не сделать, смотря по тому, останется ли у него несколько свободных минут времени или нет.

Остается уже только десять минут до обеда. А этот обед был очень важен. Недаром съехались на него самые сильные политики со всего штата. Они собрались в доме одного из друзей, тоже великого политика, для решения важного вопроса, кого назначить кандидатом в губернаторы на предстоящих выборах.

Но уже поздно. Гости уже намерены назначить, мимо судьи, другого кандидата. Но если бы наш приятель явился теперь между ними со своими широко открытыми глазами, диким и вместе неподвижным, страшный вид его в одно мгновение прогнал бы их веселость. Странно было бы также явиться к обеду Пинчону, всегда столь внимательному к опрятности своего костюма, с этим красным пятном на манишке.

Откуда взялось оно? Как бы мы ни отвечали на этот вопрос, во всяком случае оно придавало судье неприятный вид.

День потерян для Пинчона! Вероятно, он встанет завтра рано? Завтра! Завтра! Но наступит ли для него это завтра?

Между тем полусвет темнеет в углах комнаты, формы массивной мебели становятся тяжелее и сперва обозначаются оттого только заметнее в общем своем контуре, потом как будто расширяются и теряют ясность своих очертаний в сером тоне сумерек, который мало-помалу облекает разные предметы и сидящую между ними человеческую фигуру. Темнота эта происходит не извне; она таилась здесь целый день и теперь, дождавшись своего неизбежного времени, распространилась по всему дому. Правда, лицо судьи, суровое и странно бледное, не хочет исчезнуть в этом разложении на части всего видимого. Уже совсем стемнело, а оно еще немного заметно со стороны окна. Черты его совсем стерлись, осталась одна бледность. Наконец уже не видно никакого окна, никакого лица. Непроглядная, беспредельная темнота все уничтожила. Куда же делся наш мир? Он разрушился, он исчез у нас из виду, и мы посреди хаоса слышим только свист и завыванье бесприютного ветра там, где прежде был он.

Неужели не слышно больше никаких звуков? Слышны ужасные, а именно: тиканье часов, которые судья держит в руке с того времени, как Гефсиба ушла позвать Клиффорда. Эти маленькие, спокойные, никогда не останавливающиеся удары пульса времени, повторяющиеся с такой деятельной регулярностью в оцепенелой руке судьи Пинчона, производили такой ужас, какого не внушало ничто другое в этом случае.

Как завывает ветер! В эту ночь он в особенности разгулялся по дому и сделал его настоящим инструментом для своей дикой музыки. Вообще эти старые деревянные дома составляют удивительно чувствительные инструменты под воздушными руками этого природного артиста. Каждая щель на чердаке, каждая рама, каждая неплотно притворенная дверь имеет свою особенную ноту, не говоря уже о тех глухих нотах, которые издают покореженные ребра старого строения, когда ветер ударит всею своею массой в его обветшалые бока. Но посмотрите, как странно озарилась исчезнувшая было комната со своим жильцом лучами месяца, который вышел на очищенную от туч полосу неба. Эти лучи освещают бледные, неподвижные черты его лица и сверкают на часах. Циферблат не виден под рукой держащего их, но городские часы пробили уже полночь.