Дом о Семи Шпилях

– А еще поспешите скорее ради тех вон бедных людей, – продолжал ее спутник. – Теперь не совладать им без вас, решительно не совладать, Фиби, все равно как если бы Божий ангел жил до сих пор с ними и делал печальный дом их веселым и покойным. Что, вы думаете, почувствовали бы они, если бы в такое прекрасное осеннее утро, как сегодняшнее, он распустил свои крылья и улетел от них туда, откуда явился? Именно это они будут теперь чувствовать, когда вы уедете по железной дороге. Они этого не вынесут, мисс Фиби, и потому поспешите назад.

– Я не ангел, дядя Веннер, – отвечала Фиби, подавая ему с улыбкой руку на повороте на другую улицу, – но думаю, что люди никогда не бывают так похожи на ангелов, как в то время, когда они делают для ближнего то, что в состоянии. Я непременно вернусь сюда.

Так расстался дряхлый старик с прекрасной девушкой, и Фиби полетела по железной дороге с такой быстротою, как будто была одарена крыльями воздушного существа, с которым дядя Веннер так грациозно ее сравнивал.

Глава XV Нахмуренные брови и улыбка

Под семью шпилями было довольно тяжело и холодно несколько дней. Чтоб не приписывать всей мрачности неба и земли одному отсутствию Фиби, скажем, что в это время поднялась с востока буря и бушевала неутомимо, чтобы сообщить почерневшей кровле и стенам старого дома более мрачный вид, нежели тот, какой они имели когда-либо. Но внутренность его была мрачнее самой наружности. Бедный Клиффорд лишился вдруг всех слабых своих ресурсов радости. Фиби не было, а солнечный свет не играл на полу. Сад – со своею грязной природой и оцепенелыми листьями – наводил на него дрожь, ничто не цвело в холодной, влажной, безжалостной атмосфере, трепетавшей от порывов морского ветра, зеленели только мшистые пятна на гонтовой крыше и густые кусты камыша, страдавшие недавно от засухи, в углу между двух шпилей.

Что касается Гефсибы, то она не только поддалась влиянию восточного ветра, – она своей личностью олицетворяла только другую фазу этой серой, угрюмой непогоды, – она сама была настоящий восточный ветер, резкий и унылый, в толстом шелковом платье, с тучею складок тюрбана на голове. Topговля в лавочке упала, потому что пронеслась молва, будто бы Гефсиба окисляла своими нахмуренными взглядами пиво и разные съестные припасы. Покупатели, пожалуй, были и правы, жалуясь на ее поведение, но в отношении к Клиффорду она не была ни брюзглива, ни сурова, и в сердце ее было столько же теплоты к нему, как и прежде, если бы только эта теплота могла его коснуться. Но безуспешность лучших ее стараний парализовала бедную старую леди. Она не могла придумать ничего лучше, как сидеть молча в углу комнаты и увеличивать бессознательно своим грустным видом сумрак комнаты, которая и без того в полдень от хлещущих в маленькие окна ветвей напоминала вечерние сумерки. Гефсиба в этом была не виновата. Все в доме, даже старые кресла и столы, знакомые с непогодой в три раза больше, чем она, смотрели так мрачно и холодно, как будто настоящая буря была более жестокой, чем все, которым они подвергались ранее. Портрет пуританского полковника дрожал на стене. Сам дом болезненно сжимался весь, от своих семи шпилей до огромного кухонного очага, который лучше всего занимал место сердца этого здания, потому что, построенный для тепла, он был теперь так холоден и пуст.

Гефсиба пробовала поправить дело, разведя огонь в доме. Но буря сторожила камин, и, когда пламя вспыхнуло, он погнал дым назад, наполнив закоптелое горло камина собственным дыханием. Несмотря на это, в продолжение четырех дней этой скучной непогоды Клиффорд занимал свое всегдашнее кресло, закутавшись в старый плащ. Утром на пятый день, когда сестра позвала его к завтраку, он отвечал только болезненным ворчаньем, выражавшим решительное его намерение не покидать постели. Гефсиба и не пыталась переменить его решимость. При всей своей любви к нему она едва была в состоянии исполнять при нем долее свою грустную обязанность, столь несоразмерную с ее ограниченными и грубыми способностями, то есть искать забавы для чувствительного, но поврежденного ума, критического и капризного, но лишенного силы и определенного стремления. В этот день, по крайней мере, она чувствовала что-то немного легче полного отчаяния, потому что могла сидеть и дрожать от холода одна и не терпеть беспрестанно возобновляющиеся горести и напрасные муки угрызений совести при всяком беспокойном взгляде товарища ее страданий.