Дом Одиссея

Электра, в свою очередь избавившись от несостоявшегося любовника, кинулась к алтарю всемогущего Зевса, рыдая и моля о прощении. Не за встречу с парнем как таковую – она как истинная дочь Агамемнона прекрасно знала, что супружеские клятвы соблюдаются в лучшем случае весьма вольно, – а за то, что испытала наслаждение и, потакая желаниям плоти, едва не вознеслась на вершину экстаза. Женщинам делать этого не положено, она знала. Ее мать кричала от восторга, растворяясь в ласках Эгисфа; ее тетка Елена предала целый свет, соблазнившись страстными посулами Париса и его гибким, крепким телом. Женское наслаждение – вещь греховная, жестокая, неестественная. Сами боги доказали это, ибо любой бог может взять любую женщину, и наказана за это будет она, таков естественный порядок вещей. Потому-то Электра и молилась, чтобы, когда она выйдет замуж, а это непременно случится, ее муж повалил бы ее лицом вниз на супружеское ложе – как ее отец, говорят, поступал с матерью под крики его воинов, стоявших вокруг, – и делал свое дело, пока у нее не пошла бы кровь, а она терпела бы боль. Кем были бы женщины дома Агамемнона, если бы не их умение терпеть?

Орест был достаточно молод, когда впервые познал женщину. Его наставники из Афин сочли необходимым в рамках общего образования ознакомить его с особенностями женской плоти, слегка разочарованные тем, что он до сих пор не взялся за это приятное дело самостоятельно. И вот как-то вечером его отвели в храм, построенный в мою честь, и договорились, что ему уделит внимание одна из самых потрясающих моих последовательниц, чье искусство обещало ему множество чувственных удовольствий и тайных восторгов.

Пилад тоже был рядом в тот вечер. Его сексуальным образованием, в отличие от Ореста, заниматься было необязательно, поскольку появление у него наследника имело намного меньшее политическое значение, но, раз уж парни были одного возраста, весьма уместным показалось приобщить и Пилада к радостям плоти. Кроме того, их наставники уверяли, что длительный застой телесных жидкостей вреден мужчинам, особенно будущим царям и воителям.

Поэтому Пилад делал свое дело прямо рядом с Орестом, и парни старательно не смотрели друг на друга в процессе.

Вот так дети Агамемнона распрощались со своим детством.

На острове Кефалония много лет спустя маленьким кружком женщины – и несколько случайных мужчин – сидят у огня. Пенелопа держит гребень на коленях, Анаит сидит слева от нее, Автоноя – справа.

– Белена, – заявляет Анаит напряженно ждущему собранию. – Жрецы Аполлона жгут ее в своих так называемых оракулах, заставляя жриц вдыхать дым. Я видела, что используют и ее масло, добавляя в еду или втирая туда, где кожа тонкая, чтобы вызвать пророческие сны. Очень легко принять слишком много – от этого некоторые умирают. Но в малых количествах она вызывает видения, которые кто-то может счесть безумием.

– Все, что Орест пил, и все, что он ел, пробовалось еще кем-нибудь, – добавляет Пенелопа, на которую с другой стороны костра смотрит Электра. – В Микенах, по пути на Итаку, в моем дворце. Его не поили, как Елену, из отдельного кувшина, не кормили тем, чего не ели другие. И все-таки он получал яд. От прикосновений чего-то личного – такого, что касалось только его.

Электра уже выплакала все свои слезы и теперь сидит, неподвижная и строгая, как никогда прежде похожая на мать – столько в дочери от Клитемнестры, и чем дальше, тем больше. Клитемнестра как-то поклялась не показывать своей слабости, не позволять мужчинам видеть ее слезы. Электра тоже принесет такую клятву, уже лелеет ее в своем сердце, не зная, что ее мать сдерживала свою до самого конца.

– Пилада тоже отравили в Микенах, – шепчет Электра. – И мою служанку.

– Да, но это было до вашего побега. Довольно легко отравить кубок, чашу для омовений, что-то из личных вещей Ореста. Воду, которой он умывает лицо; ткань, которой вытирает тело. Даже постель, на которой спит. Когда он отправился в путь, это, наверное, стало совсем не так просто, и отсюда, как мы видим, смена тактики.

Пилад смотрит в никуда, хотя многие из сидящих у костра смотрят на него.

– Это пришлось бы делать весьма долго и к тому же регулярно, – рассуждает Анаит скорее сама для себя, чем для ушей окружающих. – Но зубцы гребня, которым пользуются довольно часто, будут соприкасаться с кожей головы, позволяя маслу впитаться. Медленный яд, но эффективный, как мы видим.

– Как это случилось?

Голос Электры не громче вздоха. Ей приходится откашляться и повторить снова, громче, увереннее, изображая оскорбленность – лучше уж быть разгневанной царевной, быть Клитемнестрой, чем глупой девчонкой, чуть не убившей собственного брата. Эта дурочка должна умереть, ее никто не должен больше увидеть, пусть будет кто угодно, кто угодно, кроме виноватой девчонки, рыдающей из-за жестокости мира.

– Как это случилось? Я носила гребень с собой постоянно. Он принадлежал нашей сестре… это память о семье… Как это случилось?