Дом Одиссея

Если Приена не покончит с этим сегодня, тогда Пилад или Ясон сделают это завтра или Электра – послезавтра, но они будут жестокими. Они будут ужасно жестокими, эти сыны и дочери. Возможно, они решат, что муки другого человека избавят их от боли в сердце, и будут неправы.

– Ты знаешь, кто убил Зосиму? – задает Пенелопа вопрос, на который не ожидает ответа.

Рена качает головой; ей уже незачем лгать.

– Нет, – вздыхает царица, – не думаю.

Эос берет Автоною за руку, когда Приена достает меч. Командующая итакийской армией мгновение медлит, останавливается перед микенской служанкой и смотрит ей в глаза.

– Сестра, – говорит она, – думаю, будь я на твоем месте, я бы сделала то же самое.

Рена кивает, признавая правдивость слов, ничего более, и даже не смотрит на меч Приены.

Крики фурий стихли, осознаю я вдруг. Пока Приена поднимает свой клинок, я оглядываюсь в поисках трех кровавых тварей, когтистых повелительниц огня и боли, и нахожу их: они не кружат в небе, не клекочут от радости, а молча стоят на краю рощи, укрыв крыльями сутулые фигуры, поблескивая глазами цвета пламени.

Сейчас они тихи, их головы склонены: они пришли не издеваться, не хихикать, не насладиться трагедией, а почтить одну из них.

Когда после удара Приены Рена падает, я слышу то, чего, наверное, никогда больше не услышу: голоса богинь и фурий сливаются в песне скорби по душе ушедшей служанки.

Глава 37

Итак, позвольте коротко рассказать о событиях последних трех дней.

Отряды спартанцев расходятся по острову, но не замечают ни следа женщин. Кефалония намного больше Итаки, однако меньший остров управляет большим. Менелай привел с собой недостаточно людей, чтобы захватить все царство: он думал, достаточно будет занять дворец – и теперь расплачивается за свою ошибку.

Приена отправляет разведчиц проследить за передвижениями солдат, звенящих бронзой то где-то в садах, то посреди каменистых полей. Разведчицы изображают тех, кто они есть: пастушек, сборщиц хвороста, разносчиц масла по домам и женщин, кующих медь и олово. Они могут стоять в паре шагов от спартанцев, смотреть на них разинув рты и оставаться некоторым образом невидимыми.

– Будьте осторожны с женщинами! – наставлял Менелай сына, прежде чем отправить его через пролив от Итаки. – Они хитры! Они на ее стороне!

Никострат кивнул и сказал: да, отец, конечно, отец, – но ничего не понял. Само собой, он помнил, что Елена, сбежав в Трою, развязала войну, расколовшую мир, но это же совсем другое дело. Та Елена, которую он знает, заговаривающаяся пьянчужка, пускающая слюни у ног его отца, и потому предположение, что женщины островов могут представлять для него значительную угрозу, – это отрицание всех основ Никостратова мировоззрения.

И вот он шагает по Кефалонии и грозно вопрошает, где царица, кто видел Пенелопу-предательницу, – и каждая встреченная им женщина, которой он задает эти вопросы, съеживается, кланяется и бормочет: о боги, о нет, добрый господин, пожалуйста, не бей нас, добрый господин, помилуй, мы всего лишь скромные вдовы и старые служанки; это соответствует ожиданиям Никострата, а значит, должно быть правдой.

Приена узнает все это от женщин, прибегающих через лес, чтобы сообщить ей новость. Она строит планы, готовится, считает копья, пересчитывает луки и мечи и иногда, сидя на гребне холма и глядя на море, размышляет, насколько серьезным было повеление Пенелопы привести Никострата живым.

– Было бы действительно ужасно убить сына Менелая, – повторяет царица за ужином, состоящим из зажаренного на огне кролика. – По-настоящему ужасно.

Приена вздыхает, но, к собственному удивлению, замечает, что даже ей понятны долгосрочные тактические преимущества того, что она не станет вопреки природной склонности убивать всякого грека, попавшегося ей на пути.

Анаит ухаживает за Орестом.