Дом Одиссея

Три богини плескались в водах источника у горы Ида, когда Парис любовался нами в компании Зевса. Три фурии вьются сейчас над палаткой Ореста. Три царицы когда-то были в Греции: одна – любимица Геры, убившая мужа и потому погибшая; вторая – супруга возлюбленного Афины, муж которой прямо сейчас отправляется в путь на своем грубо сколоченном плоту; и третья – принадлежащая мне, чье имя будет жить, пока жива любовь, пока стучат, пронзая вечность, влюбленные сердца.

Тут рядом со мной появляется Афина. Она кладет свою руку на мою, и это прикосновение сродни удару молнией. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, открываю рот, чтобы сказать: «Сестра, сестра моя, ты наконец готова быть любимой? Проявлять любовь, ощущать любовь, жить в любви, моя любимая, моя прекрасная Афина?»

Но она качает головой, словно отметая любую мысль, пришедшую не из ее головы, и выдыхает: «Пора».

Между тем оказывается, что на третью ночь на Кефалонии Орест – сын Агамемнона, сын Клитемнестры, которому служанка, обожавшая его мать, давала яд, составленный верным дяде жрецом, и которому жрица некоего захолустного острова, похоже, спасла жизнь, – ворочается в своей постели. Открывает глаза. Оглядывает стены из ткани, окружающие его. Пытается заговорить и чувствует, что во рту пересохло. Делает пару глотков воды, которую Анаит подносит к его губам. Снова пытается найти слова, найти смысл и выдыхает мольбу, идущую, кажется, из глубины его сердца:

– Мама, прости меня.

«Он наш, он наш, он наш!» – кричат фурии.

«Пока нет», – возражает Афина.

«Он наш по крови и праву – он наш, больше никаких задержек!»

«Пока нет», – повторяет она, крепче сжав копье и глубже надвинув шлем. Я стою рядом с ней – ладно, может, чуть позади, – а из леса появляется Артемида и встает с ней плечом к плечу, наложив стрелу на тетиву своего лука.

– Прости меня! – кричит Орест в ночь, и фурии воют, выпустив когти, взмахами крыльев разгоняя смрад по ночному небу.

– Прости меня, – шепчет Электра из холодных глубин своей души.

– Мама! – вопит царь.

– Мама, – шепчет царевна.

«ОН НАШ! – верещат фурии. – СНАЧАЛА БРАТ, А ПОТОМ И СЕСТРА!»

«Пока нет, – твердит Афина, и, стоит фуриям зарычать, скаля зубы, поднимает копье со змеящимися по наконечнику молниями, и указывает им на другую часть лагеря. На палатку Пенелопы, к которой очень целеустремленно направляется Анаит. Афина усмехается той же удовлетворенной улыбкой, которую я иногда замечаю у Пенелопы. – Пока нет, – заявляет она. – Предстоит услышать еще одно, последнее, суждение».

Нынче ночью в палатке Пенелопы полно людей.

Урания, Эос, Автоноя, Анаит, Электра. Здесь едва хватает места для царицы и ее служанки, не говоря уже о собрании женщин, но они все равно втискиваются, стараясь особо не толкаться, когда удаляются от входа.

– Орест безумен, – говорит Анаит.

Электра не шевелится, не возражает, не гневается, услышав это, поэтому Пенелопе приходится вопросительно поднять бровь.

– Я думала, он очнулся. Думала, ты лечишь его, чтобы избавить от остатков яда.

– Очнулся. Лечу. Вот уже несколько дней он не соприкасается с ядом на гребне, а я проявляю чудеса заботы и лекарского мастерства, – заявляет Анаит с той же непоколебимой уверенностью, с которой ее госпожа всегда рассказывает, насколько хороша в обращении с луком. – Однако, проснувшись, он продолжает призывать мать и молить о прощении. Как думаешь, что жрецы Аполлона делают, прежде чем воскурить эту траву в своих предсказательских рощах? Они не хватают любую непорочную деву и не требуют «произнести пророчество». Они выбирают милых, впечатлительных девочек, глубоко преданных своему господину, объясняют им четко и ясно, в чем суть проблемы, намекают на самые желательные решения и лишь затем заставляют их вдыхать этот ядовитый дым.

– Не уверена, что понимаю, о чем ты.

– Я о том, что девушки, произносящие пророчество, уже полагающимся образом подготовлены к получению исключительного религиозного опыта. Ты правда думаешь, что результат был бы тем же, возьми они каких-нибудь… сексуально невоздержанных девиц, помешанных на… котятах… – Анаит с трудом подбирает понятия, противные самой ее природе; живое воображение явно не в числе ее главных талантов, – и поручи им озвучить пророческие слова в достойной форме? Нет. Нужно подготовить того, на кого воздействуешь, привести его в подходящее состояние духа, а затем использовать пары.

– Ты полагаешь, что Ореста уже привели в определенное… тяжелое состояние духа, прежде чем отравить? И что яд лишь подтолкнул его к краю?

– Именно. Как я и сказала, он безумен. Все, что сделал яд, – это позволил проявиться существующей проблеме.

«Он наш, он наш!» – захлебываются фурии, но теперь они просто кружат, наблюдая, ожидая, к какому выводу придет собрание.