Дом Одиссея

Я вижу, как Артемида иногда ходит рядом со своей жрицей, пока Анаит собирает травы в лесу, и замечаю, как быстро исчезают следы женщин на земле вокруг лагеря, как деревья склоняются, чтобы скрыть свет их полуночных костров. И это Артемида, невинность которой – повод для постоянных шуток на Олимпе, над которой издеваются потому, что не могут покорить, осмеивают за то, что ее не волнует мнимое бесчестье, – боги, уткнувшиеся в свои кубки, иногда забывают, что у любви много лиц. А я вижу любовь в ней сейчас, когда она направляет нож девчонки, учащейся свежевать зайца; когда она вдыхает тепло в тайный костерок; когда она бежит рядом с Теодорой в лучах заходящего солнца и в волосах ее алые блики, а в смехе – свобода. Она любит, любит, о, все ее золотое сердце переполнено любовью; ярче и прекраснее любви Афины к Одиссею, сильнее и горячее страсти Париса к Елене, любовь Артемиды к женщинам леса, к своему народу, к своим сестрам, родным ее сердцу. Она отдала бы божественную силу за них, встала бы безоружной перед Сциллой ради их безопасности. И все же, поскольку ее любовь не чувственного характера, поскольку о ней поэты, наглаживая свои бороды, не сочиняют баллад, она сама не знает, что это любовь. О ее радости не слагают историй, не посвящают ей песен, и потому она тоже не ощущает, какое это счастье, какой восторг. Она просто живет с этим неназванным чувством и с ужасом отшатнется, шепни я ей на ухо правду: что она самым глубоким и самым искренним образом любит.

Эос ухаживает за Электрой.

Электра не покидает своей палатки.

Не сидит у постели брата.

Даже не подходит к нему.

Ест, когда скажут.

Пьет, когда скажут.

Почти ничего не говорит.

И не проливает ни единой слезинки.

Спит по большей части плохо.

Просыпается уставшая, с неотвязной ноющей болью, от которой нет спасения. Эос говорит: может, прогуляемся? И они гуляют в молчании.

Эос говорит: может, искупаемся в ручье? И они купаются в молчании.

Каждый вечер Эос приходит к Пенелопе с докладом: она ест, она пьет, она гуляет, она купается. Но она – всего лишь тень, призрак, испивший из реки Леты, забывающий все вокруг и даже саму себя.

Пенелопа выслушивает все это без единого замечания, благодарит Эос в конце и уходит к себе в палатку размышлять и молиться.

И молитвы ее – впервые за весьма долгое время – настоящие.

Она провела столько часов, молясь напоказ, демонстрируя набожность на людях и вспоминая о богах всякий раз, когда ей нужно было мгновение, чтобы собраться с мыслями, что молиться по-настоящему сейчас немного неловко и непривычно. Но она опускается на колени и старается изо всех сил.

Она молит Афину о мудрости в бою, позволяющей победить врагов.

Молит Артемиду об укрытии и защите женщин ее маленькой армии и о том, чтобы ее жрице удалось излечить микенского царя.

Она молит Геру о царственной стойкости.

Аполлона – о быстром выздоровлении для Ореста.

Посейдона – о непогоде, способной удержать спартанские корабли в порту, и о попутном ветре, который принесет ее на Итаку, когда придет время.

Она знает, что должна вознести молитву и Зевсу, но не может придумать ничего, о чем стоит просить старого громовержца.

Она молится Аиду. Считается невероятно дурным тоном молиться богу мертвых, приносить жертвы в его честь, даже поминать его имя всуе в мире живых. Но Пенелопа все равно посылает молитвы под землю, прося утешения ушедшим и тем, чье время еще не пришло. Она молится о том, чтобы, когда сама достигнет тех далеких полей, души, встречающие ее, проявили сострадание к своей проклятой сестре.

Мне она не молится. Ей трудно представить, какую возможную пользу могут принести молитвы, обращенные к богине любви.

А на Итаке молится Елена, и во всех ее молитвах – Афродита, Афродита, Афродита! Никогда я не была печальнее, чем в роли твоей игрушки! Никогда не была меньше и незаметнее! Афродита, Афродита, ты продала мою плоть, мою кожу, мою чувственность, превратила в вещь для забавы, в насмешку над верностью, ты разрушила мир во имя меня, о божественная Афродита, ты разрушила мир. Подари мне снова свою силу. Подари свою любовь. Заставь мир полюбить меня. Заставь мир снова разлететься на части ради меня.

Я закрываю глаза, позволяя ее молитвам омыть меня. У каждой молитвы смертных свой вкус и свой аромат, зависящий от того, кто ее произносит. Мужчины редко обращаются ко мне: недостойно мужчины желать, нуждаться, томиться без взаимности или бояться одиночества и утрат. Долой все это! Долой глупую тоску! Молитвы у служанок наивные и фантастические, молитвы старух часто горчат сожалениями. Но Елена… ее молитвы – это нектар и амброзия, прикосновение тепла к холодной коже, ласковое скольжение пальцев по лицу, вкус слез на языке. Они вливаются в меня, наполняют меня, моя любовь к ней пылает так ярко, что иногда я боюсь расколоться на части, невыносимо, дурманяще, моя прекрасная, моя сломленная, моя любовь, моя царица.