Дом Одиссея

Электра кидается к Рене, вытянув руки, скрючив пальцы как когти, едва не загоревшись, когда в запале прыгает через костер. Теодора ловит ее, не дав добраться до служанки, тянет назад, шипящую и рычащую, обхватывает руками. Пилад встает между ними, помогает Теодоре, держа микенку, пока Электра кричит: «Я верила тебе, я верила тебе, я верила тебе! Как ты могла, как ты могла, как ты могла?!» Ее слова путаются, сливаются, превращаясь в итоге в животный крик, визг ярости, ужаса и чистейшего отчаяния, который разрывает ночь. Фурии, вьющиеся над головами, передразнивают этот визг, разносят его по всему острову, через море, отчего волны алеют, а прибрежные скалы идут трещинами, пока наконец, обессилевшая и опустошенная, Электра не падает на руки Пилада.

– Приена, Теодора, Эос, полагаю, нам следует немного прогуляться в компании Рены, – говорит Пенелопа.

Рена быстро поднимается, разглаживает подол юбки, кивает Приене, когда та, выскользнув из темноты, встает рядом с ней, а Теодора занимает позицию с другой стороны. Электра отворачивается, и Пилад, который все еще держит ее, подбородком указывает Ясону следовать за женщинами, отходящими от костра.

Я ловлю луч звездного света и, добавив ему яркости, пускаю над их головами, когда они заходят глубже в лес. Теодора прокладывает путь между неровными камнями, сквозь хлещущие ветви к берегу ручья, где деревья и скалы расступаются достаточно, чтобы приоткрыть кусочек звездного неба. Приена встает за спиной у Рены. Эос стоит рядом с Пенелопой. Ясон – в паре шагов, молчаливый свидетель этой сцены, но не участник.

Рена поднимает лицо к небу, закрывает глаза, позволяя себе окунуться в эту ночь, ощутить легкий ветерок, красоту, разлитую в воздухе, тяжесть собственной прекрасной плоти. Пенелопа смотрит на нее долгое мгновение, а потом говорит:

– Удовлетвори мое любопытство. Если ты не против. Это Менелай попросил тебя отравить Ореста?

Рена лишь слегка приоткрывает глаза и отвечает так, будто уже мертва и сейчас далеко отсюда, бредет по покрытым туманом полям высохшей пшеницы.

– Не напрямую. Но он командует Клейтосом, а тот знает меня еще с прежних времен. Она спасла меня, знаете. Клитемнестра. Она спасла всех нас. Я была ребенком, когда она нашла меня, уже предназначенную… в подстилки для какого-то старика. Она забрала меня, умыла лицо, расчесала волосы, нарядила в одежды ее дочери, втерла масло в кожу. Она была… она была невероятно красивой. Когда Агамемнон царствовал в Микенах, женщины были просто… плотью. Их швыряли то одному псу, то другому, как старую погрызенную кость. Но когда он уплыл в Трою, она положила этому конец. Вернула прежние порядки, по которым любой мужчина, взявший женщину без ее согласия, даже самую последнюю рабыню, будет сам наказан за это, не она. Мужчины ненавидели это, использовали против нее, но мы… Я… я любила ее. Мужчины дают женщинам власть, и женщины жертвуют другими женщинами, чтобы ублажить мужчин. Но не Клитемнестра. Она была настоящей царицей. Она могла бы попросить меня о чем угодно – вообще обо всем, – и я была бы рада услужить ей.

Фурии кружат в вышине, пытаясь снова поймать эхо крика Электры, пародируя, коверкая звук, – но не могут уловить сути и визжат: «Мама, мама, мама!» И тут я понимаю, что другие тоже смотрят, подглядывают на залитую звездным светом поляну. Вот стоит Артемида, пальцы ног в ручье, лук со спущенной тетивой на боку, голова опущена, словно она вот-вот нырнет в поток. И Афина тоже ждет на краю прогалины, положив шлем у ног и воткнув копье наконечником в землю. Они пришли не ради Пенелопы и даже не ради Электры, или ее брата, или фурий, ярящихся над нами. С некоторым удивлением я понимаю, что они здесь из-за Рены. Явились ради невоспетой служанки богини.

– Но ты дала клятву Клитемнестре защитить ее дочь.

Рена кивает коротко и резко.

– Дала. Электра никогда не поймет, как мать ее любила. Клитемнестра видела, что ее дочери одиноко, и велела мне играть с ней. Я так и сделала и даже какое-то время считала, что это такая дружба. Я бы с удовольствием стала Электре другом, если бы это сделало Клитемнестру счастливой. Но Орест поклялся отомстить за отца и потому убил мать. Лишь цари и герои должны соблюдать клятвы. Никого не волнует, что там скажет рабыня.

Я кладу руку на плечо Рены, вдыхаю силу в ее осанку, спокойствие – в грудь. Ее преданность сияет ярко и ослепительно. «Клитемнестра, Клитемнестра, чудная Клитемнестра», – поет ее душа. Пока царица была жива, Рена никогда не выражала своих чувств, не смела сказать царице Микен: «Спасибо, спасибо, ты – мой свет». Ведь что есть искренняя верность и благодарность, если не разновидность невинной, но оттого не менее сильной любви? И даже смерть Клитемнестры не положила ей конец.

Автоноя шепчет:

– Может быть, изгнание, может быть…

Эос отвечает:

– Нет. Мы обе знаем, что ничего не выйдет.