Дом Одиссея

Они изо всех сил стараются ее игнорировать, но она не желает оставаться в стороне и влетает во двор, в блеске жемчугов и облаке жасмина, чтобы поприветствовать их.

– Дорогие мои, вы здесь! Вы здесь!

Она целует Электру в обе щеки, забывает поклониться Оресту, потом вспоминает и отвешивает невнятный поклон, произносит: «Боги, прости, мой царь!» – прежде чем схватить его за плечи и запечатлеть смачный поцелуй на щеке.

– Чудесно, чудесно! – восклицает она, а Орест шатается на жаре, едва не падая в обморок, поддерживаемый Электрой. – О, разве это не чудесно: настоящее воссоединение семьи! Дорогой, это же просто потрясающе, да?

– Потрясающе, – соглашается Менелай, спешиваясь. – Можно сказать, мило.

Пилад бросается навстречу царю, едва Ореста вводят во дворец. Кидается тому в ноги, падая на колени, как смиренный проситель. Ясон и жрец Клейтос подходят медленнее, опустив головы, едва передвигая ноги от стыда.

– Мой царь, – выдыхает Пилад, и сердце рвется из его груди, а ладони, которыми он хватает руки Ореста, мокры от волнения, – прости нас. Мы подвели тебя.

– Нет, Пилад, нет. – Орест не помогает Пиладу подняться, у него на это нет сил. Но зато он может схватить кровного брата за руку, когда тот поднимается, и улыбнуться едва заметно, одними глазами. – Ты не можешь подвести меня.

– Мой царь, – бормочет Клейтос, жрец Аполлона, – ты немного бледен.

– Ничего страшного, – отвечает Орест, который с каждым вздохом все ближе к обмороку. – Ничего.

Микенские женщины окружают Электру, защищая ее от внимания хлопочущих спартанок. Их возглавляет Рена, чьи волосы цвета воронова крыла убраны со скуластого лица, а тело, словно огромный щит Никострата, скрывает госпожу от спартанских служанок. Выпятив подбородок и расправив плечи, она отталкивает спартанку, которая, похоже, намеревается заняться волосами царевны, и звонко произносит, разделяя слова:

– Мы проследим, чтобы царевне был предоставлен соответствующий уход.

Электра не благодарит Рену, хотя ей очень часто и нестерпимо этого хочется. Она не знает как.

Анаит не может пройти через ворота, пока Эос не замечает ее и не приходит на выручку.

– Она – жрица острова, она… Пропустите, пропустите ее!

Спартанцы не привыкли подчиняться женщинам вообще, не говоря уже о рабыне. Но у них есть приказ не притеснять местных слишком уж сильно, к тому же все знают, что Артемида присматривает за западными островами, пусть даже никто не может понять как. Лефтерий усмехается, когда Анаит проходит мимо, кричит ей вслед:

– И это все, на что способна Итака?

Похоже, Анаит этот выкрик скорее удивляет, чем возмущает.

Жрицу отводят в последнее место, где женщины могут встретиться без вездесущего присутствия надоедливых спартанцев: в хлев. И здесь, среди свиней и их дерьма, поспешно собранный совет в составе Пенелопы, Эос, Автонои, Урании и Анаит принимается за обсуждение, подоткнув юбки и не забывая поглядывать на дверь. Анаит появляется последней, не обращая внимания на местные запахи, вместе с Эос, затащившей ее внутрь.

– Итака захвачена? – спрашивает она прямо, стоит двери за ней захлопнуться.

Эос вздыхает, Пенелопа морщится.

– Да, – выпаливает Автоноя, прежде чем кто-нибудь успевает более подробно объяснить ситуацию, – мы захвачены.

– О, без борьбы?

– Пока да, – бормочет Пенелопа.

– Но я думала… Приена, женщины…

– Воительницы Приены натренированы сражаться с пиратами, приплывающими под покровом ночи, а не с врагом, который прибывает к главным воротам, захватывает дворец, тащит дары и приглашает на пир, поторапливая копьем в спину.

– Понятно. Значит… мы все умрем? – спрашивает Анаит.

– Рано или поздно, – замечает Автоноя.

– Точно, – поддерживает Урания.

– Довольно! – раздается голос Пенелопы, громкий и резкий.

Ни она, ни ее муж не любят повышать голос: их учили, что крик – это признание провала всех остальных, лучших, умений вожака. Тут же все взгляды скрещиваются на двери, все губы сжимаются, словно заговорщицы пытаются услышать тех, кто может подслушивать их самих.

– Хватит, – повторяет царица тише и мягче. – Факт остается фактом: Орест у Менелая, и с этим сейчас ничего не поделать. Мы можем надеяться лишь на то, что удастся оседлать грядущий шторм. Анаит, как он?

– Слаб, – отвечает жрица, – едва способен стоять. Я дала ему кое-какое питье, которое поможет продержаться на ногах подольше, но после этого он будет слабее, чем прежде. Ему нужно время, вот и все. От яда он ослаб, как новорожденный ягненок.

– Наивно думать, что его снова не отравят, едва он попадет в руки спартанцев, – ворчит Урания.

– Мы можем с этим что-нибудь сделать? – Пенелопа поворачивается к Эос, но та качает головой.

Пилад снова рядом с Орестом, он утверждает, что самым страшным образом поклялся небесам не выдавать никому тайну паломничества своего царя, и Менелай хлопает его по плечу и заявляет, что всегда ценил в солдатах верность. Но это значит, что и вся остальная микенская свита снова рядом со своим царем: воины, жрецы, служанки, которые отплывали с Орестом из Микен. Микенцы и спартанцы нам и близко подойти не дадут.