Дом Одиссея

– Отлично, тогда все решено! Коня царю – Никострат, отдашь своего. Еще один нужен для его сестры… Сообщите во дворец: Орест, конечно, должен занять мои покои – и открывайте все лучшие запасы, что есть на кораблях… Не тревожься, дорогая сестрица Пенелопа, мы не доставим тебе ни капли беспокойства – все должно быть готово для моего племянника! Мы всё готовы отдать за царя!

Никострат высовывает голову из двери и, подхватив слова отца, повторяет их людям, разбегающимся с поручениями.

– За царя! – кричит он, и ближайшие слуги вторят ему.

– За царя! – вопят они.

– За царя! – отзывается долина.

– За царя! – ревут воины Спарты.

«За царя», – шепчут фурии, взмывая в небо, где хохочут и радостно кружат друг вокруг друга, и обгоревшие черные перья летят из хлопающих крыльев.

Глава 21

Пенелопа, Эос и Автоноя стоят на царском подворье и наблюдают за тем, как командуют другие.

Спартанские служанки захватили кухню: «Чтобы ни на йоту не обеспокоить тебя, хозяюшка, ни на йоту!»

Спартанские слуги носят припасы с кораблей Менелая: «К счастью, мы прихватили провизию, достойную царя. Не то чтобы я имел что-то против рыбы, но ты понимаешь!»

Спартанские слуги ходят дозором на стенах, стерегут ворота: «Есть люди, которые могут пожелать Оресту зла или, страшно сказать, гибели, а я должен хорошо заботиться о племяннике».

Эвриклея, старая нянька Одиссея, возмущена почти до слез:

– Мне велели не лезть не в свое дело! В моем собственном доме! Во дворце моего дорогого Одиссея!

Ее горе лишь отчасти смягчает прибытие Лаэрта, который появляется следом за всеми остальными, покинувшими его ферму, верхом на недовольном ослике.

– Что ж, – ворчит он, – раз уж столько греческих царей собралось вкушать пищу за столом моего сына, мне по меньшей мере следует показаться на глаза.

Он слезает со своего спотыкающегося скакуна и решительно направляется к Пенелопе. Она с улыбкой кланяется, не сумев найти слова благодарности для старика. Лаэрт никогда не был добрым свекром, но и жестокости она от него не видела. Пенелопа быстро выполнила свое женское предназначение, подарив Лаэрту внука, которого тот мог пичкать наставлениями о подобающих царю вещах, и никогда не позорила мужа похождениями по чужим кроватям или не соответствующим статусу поведением. Сады цвели и виноградники плодоносили; на столе Лаэрта не было недостатка ни в мясе, ни в рыбе. Кроме того, похоже, западные острова действительно защищены стражей Пенелопы, и, даже если эта защита, по мнению Лаэрта, излишне уж напирает на то, что «благословенная охотница Артемида применила свои божественные силы тайным, но смертоносным образом», он понимает, насколько полезна может быть старая добрая атака посреди ночи. Отвага и честь прославленных воинов никогда не были главными чертами итакийцев.

– Добрый царь Лаэрт! – разражается слезами Эвриклея, стоит лишь старому царю войти в зал. – Ты здесь! Уж ты-то наведешь порядок в этом дворце! Ты сделаешь все как надо!

Эвриклея была любимой служанкой Антиклеи, почившей жены Лаэрта, и в память о ней он обычно говорит няньке одно-другое доброе слово. Но всему свое время и место, и потому сейчас он рявкает:

– О боги, Эвриклея! В нашем дворце величайшие из великих со всех земель! Прояви хоть каплю уважения!

Его присутствия достаточно, чтобы прямо сейчас она взяла себя в руки, но с заходом солнца, оставшись в одиночестве, старая нянька плачет еще горше.

Ореста уже поселили в покои Лаэрта, и чудовищнейшим бесчестьем было бы выселить царя царей из них.

– Ну и ладно, – бурчит старик. – Я все равно не собирался задерживаться.

Мне такое развитие событий кажется недопустимым. Неуважение к главе дома – такой позор, Лаэрта выселили из собственных покоев. Наложи я сейчас проклятье на Менелая и все его потомство за подобное оскорбление, ни у кого бы и вопросов не возникло. Но, несмотря на то что проклятье мое было бы справедливым, оно вызвало бы последствия – о, сколько последствий, – и я, закусив губу, сдерживаю гнев, хотя негодование вспышками божественной силы горит на кончиках гладких пальцев.

Поскольку спартанцы не имеют ни малейших намерений изменить свои планы, Лаэрту приходится спасать лицо, и вот…

– Полагаю, после пира ты удалишься в храм Афины, чтобы вознести молитвы за своего сына, как делаешь это всегда, – шепчет Пенелопа на ухо свекру. – Я отправлю одну из служанок тебе в помощь. Уранию – помнишь ее? Она будет подле тебя в твоих полуночных молениях и проследит, чтобы ты не испытывал… неудобств в своем благочестивом стремлении.

Лаэрт редко улыбается, но еще реже не видно хмурой гримасы на его лице. Сейчас, глядя на Пенелопу, он не хмурится, а просто кивает и говорит:

– Да, ночные молитвы за сына – именно этим следует заняться благочестивому отцу, вместо того чтобы спокойно спать в своей кровати, правда?

Прибывают Электра с Орестом. Елена, стоящая у незакрытого окна, замечает их и визжит:

– Электра! Орест! Ку-ку! Ку-ку!