Дом Одиссея

Небеса разверзлись, льет ледяной дождь, превращающийся в град, и каждая градина размером с яйцо; они ломают соломенные крыши и пробивают глинобитные стены хижин, взрывают дороги и стучат по шлемам спартанцев, охраняющих дворцовые ворота. «Мама, мама, мама!» – завывают фурии, и тучи в бешеной пляске несутся над Итакой, а боги поскорее отводят взгляд.

Лаэрт пьет вино в храме Афины. Это маленькое деревянное строение, примечательное лишь трофейным золотом, которое они с сыном украли у других царей в давние времена. Он поднимает свой кубок к грубой статуе богини, установленной над алтарем, в то время как снаружи сверкают молнии и небо обрушивает свой гнев на затопленные улицы.

– Ага, – бормочет он, – вот оно все как.

Антиной и Эвпейт, Эвримах и Полибий жмутся в дверях, когда небеса обрушиваются на землю, перебегают из укрытия в укрытие на пути к своим посеченным льдом жилищам.

Автоноя с товарками скребут полы. Меланта и Феба пытаются успокоить животных в загонах, напуганных грозой. Эос закрывает дверь за спиной Пенелопы, проскользнувшей в свою спальню, и шепчет:

– Теперь пути назад нет.

В спальне Пенелопы, в самом тайном, секретном месте дворца, старая шпионка Урания, устроившись подальше от света, говорит:

– А теперь позволь рассказать тебе кое-что об этих спартанских служанках…

Молния разрезает небесную высь, но нынче грохочет вовсе не Зевс.

Клейтос, жрец Аполлона, прижимает к губам Ореста очередную чашу с отваром из трав, пока Пилад с Ясоном удерживают его; царь плюется, давится и задыхается, но они продолжают поить его, пусть у Пилада и текут слезы при виде дрожащего, корчащегося Ореста.

Анаит замерла в дверях храма Артемиды с луком в руках и смотрит на безумие в небесах. Приена стоит рядом с мечом на поясе, а за их спинами толпа воительниц, чьи лица теряются в темноте.

Я отворачиваюсь от фурий, закручивающих штормовые ветра в смерч, приглушаю свой божественный свет и прячусь за стенами дворца, в котором кричит в ужасе Орест, лежит с довольной улыбкой Менелай и вопят на разные голоса животные, напуганные бурей, разразившейся над Итакой.

И вот утро.

Солнечные лучи над мирной гладью моря.

Тишина в городе.

Тишина во дворце.

Несколько утлых рыбацких лодчонок скользят по прибрежным водам. В них намного больше женщин, чем обычно, а под промасленными тряпками спрятано оружие. Ни у кого это не вызывает подозрений – всем известно, что с уходом мужчин женщины сами должны добывать себе пропитание.

Эос будит все еще дремлющих служанок.

Электра, тараща бессонные глаза, сидит в своей комнате в компании верной Рены.

Менелай просыпается тяжело. «Боги, – бормочет он, – уже утро? Как много дел».

– Готовьте корабли! – рявкает он. – Еду, воду, нельзя пропустить прилив, давайте же, ленивые бездельники, тунеядцы, шевелитесь!

– Брат! – шелестит Пенелопа, когда Менелай останавливается в центре бурлящего водоворота из людей и бронзы. – Что ты делаешь?

– Собираюсь найти того, кто поможет нашему парнишке. Ему нужны лучшие – лучшие – я знаю, что на твоем острове есть женщины, знающие, как принять роды у козы, но этого недостаточно, он – сын моего брата, у меня есть обязательства, ты же понимаешь, я знаю.

– Ты везешь его в Микены?

Он резко качает головой. Во время этого разговора Менелай не смотрит на Пенелопу – не потому, что стыдно. Просто теперь его взгляд привлекают совсем другие вещи, а мысли заняты совсем другими людьми, и вообще суета сует.

– В Спарту. Да, я знаю, что ты хочешь сказать, но уверяю тебя: к тому моменту, когда мы туда доберемся, я уже разошлю гонцов в Дельфы, в Афины, соберу всех жрецов Аполлона в своем дворце, чтобы проследить за здоровьем моего племянника, за его безопасностью. Кроме того, не могу же я привезти его в Микены в таком состоянии! Люди решат, что он не может править… Не роняй это! Ты что, слепой? Где мой сын? Он должен был… Ты! Ступай посмотри, где Никострат! Шевелись!

– Само собой, – бормочет Пенелопа. – Ты, как всегда, мудр и великодушен. Возможно, мне также следует послать весточку Нестору, Спарте придется как нельзя кстати помощь ее ближайшего союзника…

Менелай отмахивается от ее слов.

– Нет нужды, нет нужды! Это дела семейные, а Нестор – ну, то есть он и я, в общем, мы с ним… но кровь. Кровь сильнее. Кровь связывает крепче.

– Ты не думаешь, что другим царям стоит узнать об этом? Они могут встревожиться, узнав, что Орест в Спарте. Я – всего лишь глупая женщина, конечно, я – лишь…

– Именно, – рявкает он, а затем спохватывается, поворачивается к Пенелопе с широченной улыбкой, кладет руки ей на плечи, сжимает, едва не заключая в свои знаменитые дружеские объятия. – Прости меня, сестра. Ты совершенно права – как всегда, впрочем. Я забылся. Конечно, я отправлю гонцов к другим царям, чтобы сообщить им, что мой племянник столь… злополучно недееспособен. Они должны знать. Где Никострат? – последнее рыком разносится по залу, но ответа нет. – Во имя Зевса, – бормочет он, направляясь прочь из зала к выщербленной, скрипящей лестнице, ведущей в комнату его сына.