Дом Одиссея

В отличие от комнат Никострата и Елены, в комнате Электры душно и жарко, поскольку ставни все еще закрыты. Эос чуть приоткрывает их, просто чтобы разглядеть хоть что-то внутри, поскольку огонек в маленькой лампе у кровати давно погас, оставив лишь пятна черной копоти на стенках.

– Кто меняет лампы? – спрашивает Пенелопа.

– Должна была Автоноя, но спартанские служанки не позволили.

– Спроси ее, кто их менял.

Эос кивает; все будет сделано, лишние слова не нужны. Эос не из тех, кого надо просить дважды, ее зачастую вовсе не приходится просить.

Электра путешествует без необходимого царевне багажа. Ни богатых нарядов, ни свинцовых белил, ни воска, ни шпилек, помогающих укладывать волосы в сложные прически. Они находят гребень, которым она так часто расчесывает волосы брата. Находят золотой браслет, взятый, наверное, для обмена, на крайний случай и спрятанный под тюфяком, на котором она спит. Находят золотое кольцо, украшенное единственным ониксом, в красном кожаном кошеле и кинжал под незакрепленной половицей. Мгновение Пенелопа держит кольцо на ладони, затем кладет назад в кошель и вместе с кинжалом возвращает в тайник.

Затем в дверях появляется Автоноя:

– Менелай возвращается!

Пенелопа с Эос тут же покидают комнату Электры, тихонько прикрыв за собой дверь. Менелая слышно еще до того, как он появляется, пролетев мимо стоящей у подножия лестницы служанки, которая вскрикивает, когда он отталкивает ее в сторону, слишком сосредоточенный на своей цели, чтобы объяснять что-то рабыне.

Он взлетает по лестнице, врывается в коридор, замечает Пенелопу и рычит:

– Проклятье, что ты наделала?

Глава 25

Пенелопа и Менелай стоят в зале совета Одиссея.

За спиной у Пенелопы ее советники. Именно им следовало заниматься этим делом: говорить от имени своего царства, своего царя. Но на этот раз они рады дать женщине возможность говорить, позволить кому-то другому встать между ними и разъяренным царем Спарты.

– Мой добрый брат… – снова начинает Пенелопа.

– Ты отправила Никострата в храм Афины! О чем ты, Тартар тебя поглоти, думала?

– Я подумала, что твой сын подозревается в убийстве, а храм богини – более подходящее для него место, нежели дворцовое подземелье.

Менелай нависает над ней. Он подавляет. Вздымающаяся грудь и выступающая челюсть занимают все пространство. Стоит признать это достижением, поскольку он не может похвастаться высоким ростом, но это еще ни разу не помешало ему произвести нужное впечатление. Воины съеживались в его тени; зрелые мужи склонялись пред его пылающим взглядом. А сейчас, к очевидному удивлению как Менелая, так и советников Пенелопы, женщина перед ним стоит на своем.

– Храм Афины полон сплетен и разврата. И теперь каждый вонючий рыбак на Итаке знает, что мой сын там!

– Мой дворец также полон сплетен и разврата, – отвечает Пенелопа. За ее спиной морщится Пейсенор, утыкается взглядом в землю Эгиптий, и лишь Медон смотрит с неприкрытым интересом, гадая, чем все это закончится. – Слух о Никостратовом… положении разошелся в то же мгновение, как первая женщина закричала, увидев тело той несчастной. Каждому жениху на острове все известно, и, уверяю тебя, они, не переводя духа, рассказывают об этом всем, кому только можно. Видишь ли, ты их пугаешь. Они боятся твоей ужасающей и подавляющей мощи, и ты полагаешь, что в своем страхе они не воспользуются шансом распустить слух о произошедшем? Таким образом, из всего, что я могла предпринять – от имени моего мужа, конечно, – наименее недостойным показалось отправить твоего сына под защиту храма.

Не всем женихам известно, что случилось, когда закричала первая служанка. Но Автоноя весьма ясно дала понять тем, кто потом вытирал кровь, что основная версия – неосторожное обращение. Первые корабли уже направляются в Фивы и Афины, увозя слухи о произошедшем; корабли, отплывающие со следующим приливом, повезут им полное подтверждение. Нельзя сказать, что Пенелопа недовольна развитием событий.

Еще мгновение Менелай нависает над ней. Пенелопа и глазом не моргнет. Я хлопаю великого царя по спине, шепчу ему на ухо: «Ее тоже растили в Спарте, дружочек. Она видела, как ведут себя мальчишки, пытающиеся стать мужчинами».

Менелай отступает.

Это поражение. Разгром. Потрясающее зрелище. Меня оно здорово заводит, о небо, вот это да. Он пытается сделать вид, что вовсе не отступил, принимаясь мерить шагами крошечную комнату, мечась от стены к стене, как взбесившаяся пчела, затем, резко остановившись и снова обернувшись, качает пальцем перед невозмутимым лицом Пенелопы.

– Мы уезжаем. Сейчас же.

– Конечно, брат. Как пожелаешь. Однако в этом случае у меня есть причины серьезно опасаться за репутацию твоего сына.

Менелай дрожит, как натянутая тетива, но не двигается с места. Пенелопа расплывается в полной терпения улыбке наставника, который надеялся, что подающий надежды ученик сам решит задачу, но понял, что тому придется немного помочь.