Лупита и Ла Глориоза вяло протирали столы. Соседки разбирали на кухне опустевшие блюда и контейнеры. Люди робко, бочком выбирались на улицу, будто неуклюжие попытки идти на цыпочках могли сделать их невидимками. Откуда-то появились еще жареные цыплята и ребрышки, но никто больше не мог есть. Впрочем, Пато решил попробовать.
Кеке сидел в сторонке, подальше от остальных. Держал на коленях блудную курицу, возился с ней, как со щенком. А курица с любопытством вертела головой во все стороны, кудахтала и ворчала, а потом вдруг положила голову на плечо Кеке. И не шелохнулась, даже когда к ним подошел Младший Ангел.
– Привет, Кеке.
– Привет.
– Ты в порядке?
– Кеке в порядке.
– Тебе понравилась музыка?
– Дядя ударил Кеке.
– Я знаю. Мне жаль тебя.
– Кеке украл «Лего».
– Зачем ты воруешь «Лего», Кеке?
Кеке почесывал курицу. И лукаво улыбался, глядя на Младшего Ангела.
– Это секрет.
Ангел почесал пальцем куриную шею.
– У Старшего Ангела и Кеке есть тайна.
– Вот как?
– Ты Младший Ангел.
– Верно.
– Когда Старший Ангел умрет, ты будешь Старшим Ангелом.
Младший Ангел не поддался.
– Думаю, я буду просто Ангелом.
Кеке отпустил курицу, встал, взял Младшего Ангела за руку. Ладошка у него оказалась сухой и твердой, как деревяшка. Он потащил Ангела в сарай за домом. Полез за пазуху, вытянул оттуда ключ на длинной веревочке и отпер висячий замок.
– Это тайна, – повторил он, прижимая палец к губам и одновременно медленно отворяя дверь.
Он проскользнул внутрь, звякнула цепочка, и неожиданно вспыхнул свет. Единственная лампочка покачивалась на проводе, и тени раскачивались вместе с ней. И Младший Ангел разглядел, что скрывалось внутри сарая.
– Это Кеке сделал, – гордо сообщил Кеке.
– Что это?
– Посмотри.
– Ты шутишь… – выдохнул Младший Ангел.
На другом конце города Лало и Джио бились в панике. Конфетного цвета «шевроле импала», оставляя темные полосы на асфальте, свернул в соседний переулок. Мотор ревел, как полсотни бешеных котов. Шафрановая пыль вилась позади машины причудливыми локонами.
– Нет! Нет! Нет! Это плохо, плохо, плохо, – заорал сквозь слезы Лало. – Что мы наделали? – простонал он.
Воронье кружило над ними, как осиный рой.
– Пап, – успокаивал Джио, – мы ничего не сделали.
Прилипший к пассажирскому окошку Лало под сильным кайфом. Таблетки и долбаный порошок, который он развел в стакане текилы, крепко дали ему по мозгам, и теперь яркие цветовые пятна скользили у него по рукам, проступали на брюках. Ему казалось, что минуту назад он опустил стекло и его вырвало. Но сейчас стекло поднято.
Лало помнил, как они подъехали и он сказал: «Где его пацаны?» А Джио ответил: «Это тупой Раффлс и его братан. Я дал им пятнадцать баксов на „Сабвэй“». И Лало ощутил себя виноватым за то, что сын все эти годы рос, кипя от ненависти и планируя мщение. А вот он все попытался забыть.
Он посмотрел на свои ладони. Красные? Это кровь? Его руки. На них все еще пыль Ирака? Это запах разлагающейся плоти? Ногу его грыз дракон. Лало в ужасе смотрел, как дракон вползает в его штаны и вот уже наружу торчит только хвост. И с него капает кровь. Боже милосердный.
– Повсюду кровь, – пробормотал Лало.
– Да нет же, пап. Остынь.
– Я выпустил в этого парня всю обойму!
– Да остынь уже, черт возьми.
Сын стоял над тем
– Кровь повсюду, Джио! Рация была выключена. Они не засекли нас.
– Это было на войне, пап, ты чего?
– Но тот парень. Только что.
– Нет, пап.
Джио резко свернул за угол – копы могли быть повсюду.
– Ты. Убил. Моего. Брата, – выговорил Лало. – Я сказал это ему в лицо. Правильно?
– Ты. Ты. Ты.
Он помнит, как со свистом выходил воздух из пробитых легких. Нет, нет. Это был рядовой первого класса Гомес, из Восточного Лос-Анджелеса. Они прикрывали куском полиэтилена открытую рану на груди и прижимали так, что ребра треснули. Никаких шансов вызвать вертолет в ту дыру. Собаки. Женские крики. И «хаджи» на каждой крыше.
– Джио, Джио, – рыдал он. – Что мы наделали?
– Папа, завязывай уже. – Джио вцепился в руль, неотрывно глядя в зеркало на случай, если за ними гонится тот ублюдок со своими дружками.
– Джио! – Лало изумленно вытаращился на глаза сына. Они выпучивались! Буквально выползали из черепа на длинных розовых нитях, покачивались, ну совсем как у лобстера.