Помимо покупки земельных владений капитан Лука роздал еще порядочную сумму в долг, остаток положил в банк. Имея теперь полный достаток, он мог зажить в свое удовольствие и даже дать волю кое-каким претензиям. Сын простого мужика постучался однажды в ворота старинного
Дом у Дубчичей просторный, белого камня, гладко отшлифованного. На доме изящная резьба по камню, карнизы, красивый балкон. Вход — через большую веранду, летом увитую виноградом; со стороны моря раскинулась великолепная терраса.
Как войдешь в ворота, всегда открытые, очутишься во дворе, со всех сторон окруженном садом и огородом. Двор усыпан мелким белым песком, а в задней части своей, там, где хозяйственные постройки, вымощен плитами. На заднем дворе — двери в подвалы, заложенные под домом, под мощными сводами. Там же и помещение для перегонки ракии, прессы для вина и для растительного масла — все оборудование солидное, самое современное.
Свив себе такое гнездо, введя в него молодую красавицу жену, капитан Лука перестал выходить в обманчивое море. Редко видели его теперь на мостике «Бонавентуры», и то чаще гостем, чем капитаном. В конце концов неблагодарный хозяин продал свое судно, с помощью которого приобрел все, чем владел на этом свете, и окончательно переселился в свой дворец. Но и эта продажа, как все прежние сделки, оказалась весьма удачной: вскоре после этого начали образовываться пароходные компании, и за несколько лет парусники совершенна обесценились, мелкие владельцы их разорились.
Лука Дубчич вернулся к земле, к которой был прикован весь его род. Человек опытный, он заметно улучшил свои виноградники — и положение своих тежаков; народ почитал и любил его. Хотели избрать Луку бургомистром, но умный капитан умел ловко уклониться от подобной чести, зная, что она несет с собой одни только заботы да хлопоты.
Когда капитан Лука расстался с морем, то был еще бодрый мужчина, полный сил. Широкие плечи, могучая грудь, лицо загорело докрасна, как у всех, кому нипочем ни ветер, ни солнце. Когда, в первый год супружества, сопровождал он молодую жену в церковь, никто бы не сказал, что между ними большая разница в возрасте. Помолодевший при жене Дубчич выглядел тридцатилетним. Только раскачивающаяся походка выдавала, что он провел долгие годы на палубе корабля.
Однако, удалившись на твердую землю, стал капитан Лука стремительно стареть. Ничего не поделаешь — моряку нельзя без моря! Появился кашель, о котором он раньше и понятия не имел; не привыкший к покою, Лука за короткое время растолстел, обрюзг; и волосы его поседели, так сказать, за одну зиму.
Порою, словно тени облаков по полю, пролетали в мыслях его печальные предчувствия. Не раз портили они ему настроение, когда у ног его бегал маленький Нико, — шалил, — по дому, по двору; или когда слышал он глубокий альт своей супруги, расцветшей, как роза. В такие минуты опускал Лука голову в ладони, задумывался — и глубоко вздыхал. Ой, многое упустил он, скитаясь по морю, многое! Сколотил изрядное состояние, устроил спокойную жизнь, старость себе обеспечил — зато молодость ушла, не вернется… «Боже мой, до чего коротка жизнь! — не раз вздыхал Лука. — Только заживешь, как хочется, только начнешь наслаждаться плодами своих трудов — уже и срок вышел, и судно твое стремится к последней гавани; а между тем еще тянет с моря такой благоприятный ветер, надувая паруса, и плавание так приятно, так выгодно…»
Задумчивым стал наш капитан, погружал мысль свою в темные тайны жизни. Кротким стал, как ягненок, — это он-то, бравый моряк, умевший ругаться на мостике так, что небу жарко! В церковь начал ходить, и не только по воскресеньям, но и в будни. На свой счет отремонтировал алтарь святого Николы-странника, патрона мореходов. Исправно исповедовался в предписанные сроки, основательно каялся в грехах, епитимии исполнял, как честный моряк: никогда никого не обманувший хотя бы на грош, он и бога не обжулил ни на одну молитву. Добросовестно постился — даже когда наш гуманный дон Роко выговорил для него у епископа освобождение от поста. Немногие годы покойной жизни на суше совершенно сломили твердого «либерала», унесли без следа его равнодушие к религии, которым он так гордился, пока был капитаном.