Дом под номером 14 (СИ)

В общей сложности я пробыла там не больше трех минут, как мне показалось, правда, часы показывали гораздо больше, но я решила, что просто неправильно запомнила время, когда выскакивала из дома. Тем более что мне было совсем не до этого.

Все прошло ровно, спокойно и без неожиданностей, даже самых маленьких, и сахар был получен в обмен на обещание поделиться пирогом (что, однако, не особо расшевелило встревоженную Гермиону), поэтому я возвращалась домой.

Но эта встреча произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что той же ночью и следующей, и даже после, с завидной периодичностью, мне снился один и тот же сон.

Я толкаю калитку четырнадцатого дома, которая с легкостью поддается, и пересекаю двор. Крыльцо немного скрипит первой и третьей ступеньками, но все-таки недостаточно громко. Я поднимаюсь и только заношу руку, чтобы постучать, как передо мной сама собой распахивается дверь.

Четырнадцатый приглашает меня.

Я не ощущаю ни малейшего намека на стыд или страх, когда ступаю в коридор, не дождавшись приглашения хозяев. В моей голове картинка собирается до конца — пазл достраивается из тех кусочков, которые были вне зоны досягаемости эти шесть лет. Справа от меня — вход в кухню, светлую и чистую; слева — прикрытая дверь, за которой — уж я-то знаю — находится гостиная.

Оттуда слышатся голоса.

Мое дыхание обрывается, и вместо того, чтобы вежливо дать знать о себе, я стараюсь двигаться тихо и незаметно, подступая к двери. Тонкая, едва заметная полоска света дает понять, что дверь закрыта не до конца — я приникаю к щелке, стараясь одновременно слышать и видеть происходящее.

Внутри светло и немного пыльно, к тому же пахнет старыми книгами, котом и чернилами. Из окна падает красноватый свет заходящего солнца, который проходит сквозь разноцветные листья на дереве у дома, приобретая множество разнообразных оттенков. Сама комната выглядит знакомо: ближе к центру находится диван, правда, одна подушка валяется на полу, а у всех стен — даже больше, чем я видела и представляла себе — стоят шкафы.

Но, конечно же, совсем не это первым делом привлекает мое внимание.

Посреди комнаты полубоком в двери — и ко мне — стоят они. Мне хватает одного взгляда на их позы и выражения лиц, чтобы понять – я стала свидетелем отнюдь не мирной беседы. Они молчат и грозно взирают друг на друга, оба прерывисто дышат и явно борются с собой. Гермиона стоит левее, у окна, и я вижу, как нервно сжимает она кулаки; Драко — правее и чуть ближе ко мне. Его губы немного дрожат, а руки приподняты: он возится с пуговицами на манжете левого рукава, видимо, стараясь расстегнуть их.

На все мои наблюдения уходит от силы десяток секунд, и тут картинка оживает, словно в четырнадцатом только и ждали меня.

Раздается голос Малфоя, глухой и надтреснутый:

— Ничего не изменилось, Грейнджер, на моей руке всё тот же рисунок, после имени та же фамилия, а я сам — предатель, — горячо проговаривает он и одновременно со своими словами дергает вверх наконец-то поддавшийся рукав, обнажая кожу левого предплечья и показывая миру (мне и Гермионе) ту самую малопривлекательную татуировку.

В свете последних лучей солнца она выглядит еще хуже, чем когда я впервые увидела ее. Иссиня-черный отпечаток на бледной коже, представляющий собой неприятный рисунок. Создается ощущение, что змея покачивает головой, но я не успеваю все как следует рассмотреть, потому что Драко опускает руку.

— Весь прошлый год ты не думал так, Драко, — замечает Гермиона, и, взглянув на нее, я понимаю, что она тоже не отводила глаза от татуировки, пока это было возможно.

Малфой, кажется, тоже обратил на это внимание. Он печально усмехается.

— Ты знаешь, что Азкабан больше не тюрьма, без дементоров во всяком случае, а Поттер со всей горсткой дамблдоровских ребят из ордена был слишком милосерден, чтобы предположить худшее, что теперь и происходит.

— Я тоже из той команды, Малфой, — жестко заявляет Гермиона и насмешливо прибавляет: — И ты, как я полагала, с некоторых пор, по крайней мере.

Но ухмылка быстро сходит с ее лица — Гермиона не способна на подобное, и я знаю, что собственные слова задели ее даже сильнее, чем Драко. Хотя и он в некотором смысле ранен.

— Мы в опасности, Гермиона, — он сокрушенно качает головой, тон его голоса меняется, и уголки губ дергаются, как будто Драко пытается не дать им опуститься вниз.

Ее лицо мрачнеет. Гермиона прищуривается и сжимает губы, а потом, склонив голову, горько спрашивает:

— Мы? — она тоскливо, жалобно вздыхает. — Так тебя волнуем мы? А может, дело в тебе, Малфой? Ты в опасности! — неожиданно сурово и яростно восклицает Гермиона, и на ее лице разгорается болезненный румянец. — Ты игнорируешь неприятности, а потом пытаешься сбежать, как только появляется реальная угроза. Да ты просто трусишь, Драко! — презрительно выплевывает она.