Дом пустых сновидений

Альма Сивер не перебивала ее, даже не делала заметок – знала, что стоит ей пошевелиться, и Леда Стивенсон вновь сбросит с себя сонное состояние, в котором наконец-то начинает разговаривать, и станет бросаться односложными фразами или грубить.

Альма была в курсе, что Олива Дюваль не была голубоглазой. Она действительно была худощавой и светлокожей блондинкой, родилась в небольшой французской деревеньке и в молодости перебралась в Эттон-Крик. Все, что говорила Леда Стивенсон, совпадало с истиной, кроме цвета глаз – они были блекло-серыми, почти прозрачными.

Альма задалась вопросом: возможно, Леда хочет быть больше похожей на маму и потому оговорилась? Или действительно не помнит ее, поэтому некоторые детали внешности придумала?

– Я не видела ни одной ее фотографии, – снова повторила Леда, – но тетя Лаура говорит, что я на нее очень похожа. Надеюсь, это правда. Мне ее очень не хватает. Папа не любил о ней говорить.

– Почему?

– Не знаю… – Леда глубоко вздохнула и, не открывая глаз, предположила: – Наверное, потому что очень скучал… Папа даже животных не любил заводить, потому что грустил, когда умер мой пес Принц… Папа сказал, что это очень больно – терять любимых. А папа очень любил маму…

– Почему ты не любишь говорить о своем отце?

– Я… просто.

– Ты его боялась?

– Вовсе нет, – горячо возразила Леда, напрягшись. – Папа меня любил!

Охотно верю, – мрачно подумала Альма, решив копнуть в этот раз глубже. Леда всегда закрывалась, когда речь заходила об отце, что, конечно, не значило ничего хорошего.

– Ты должна говорить правду, – мягко сказала Альма, уже представив, как отреагирует на эти слова Леда. Всякий раз, когда они ступали в разговоре на эту скользкую дорожку, Леда выходила из себя, взрывалась и начинала вопить. В этот раз Альма с облегчением отметила улучшение: только светлые брови сошлись на переносице, образуя вертикальные морщинки, и глаза забегали под веками.

– Если скажу, он убьет меня.

Альма почувствовала волнение и потому не сразу заговорила – не хотела, чтобы эмоции прозвучали в голосе. Взяв себя в руки, она тихо сказала:

– Здесь ты в безопасности, Леда, обещаю. Все, что с тобой происходит, я обязана держать в тайне. С тобой ничего не случится, – пообещала она еще тише, – просто расскажи. И все закончится.

Леда снова открыла глаза, будто «и все закончится» было сигналом. Она села, горячо заявив:

– Это никогда не закончится! Только я заговорю, и он тут же найдет меня и заставит ответить.

– Хорошо… – мягко сказала Альма, приподнимаясь с кресла, – давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Вы не понимаете, – перебила Леда, вскочив с кушетки. Альма тоже встала на ноги, отложив ручку и блокнот на кресло позади себя. Она не сводила с Леды глаз, неприятно поразившись тому, как девушка внешне преобразилась. – Он всегда приходит, – тараторила она, – он приходит вслед за смертью. Он любит смерть, он боготворит ее. Иногда он делает мне больно, но я не могу сказать об этом, потому что тогда… – Леда что-то невнятно пробормотала, медленно опускаясь назад на кушетку. Ее тело разом как-то обмякло, плечи поникли, руки безвольно опустились по бокам. – Это я виновата. Во всем я виновата… Он хочет до меня добраться, но я… не-е-ет, я не позволю ему снова победить… Да, не позволю… Я убью себя до того, как он сделает это вновь.

Альма Сивер глядела на Леду сверху вниз, так и не вернувшись в кресло. Она чувствовала, как у нее пульсирует боль в левом виске, как бегут мурашки по телу.

Дело не в Кае Айрленд, вовсе нет.

Альма уже беседовала с ней и заключила, что девушка страдает от паранойи, бессонницы, и у нее, ко всему прочему, первая стадия депрессии… Но Леда Стивенсон… У нее огромные проблемы.

Альма не была уверена, что психотравма – дело недавней гибели отца Леды, она не раз убеждалась, что все идет прямиком из детства. Первопричину нужно искать именно там – в прошлом.

И пока Альма будет искать эту причину, нужно поместить Леду Стивенсон в медицинский центр на обследование. Она должна находиться под наблюдением, ведь если не принять меры, то желание причинить себе вред будет расти. И потом попытка увенчается успехом. Она причинит боль себе. Или тем, кто будет с ней рядом.

Мне снился странный сон. Казалось, тело и разум принадлежали другой девушке, у которой другие желания и мечты, – не мне.

Это не я.

Это не я.

Это не я, – убеждал разум, когда надо мной навис Ной, и я почувствовала, как его пальцы бережно касаются моей припухшей щеки, когда ощутила сухой поцелуй в уголок губ.

Я распахнула глаза – сон был ярким и отчетливым, а Ной – плотным и реальным.

Если это не я, тогда почему волосы Ноя щекочут мое лицо, и если это не я, тогда кто дал команду рукам? Я потянула вверх его футболку и почувствовала под пальцами твердые мышцы спины.

– Сейчас все будет по-настоящему, – сказал Ной, и я даже не отстранилась, когда его губы накрыли мои. – Ты и не целовалась никогда, – и снова сухой поцелуй, – ведь тот чмок с сыном тренера…