Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Как справедливо указал Майер Карл, имелся и политический довод против этой операции. В результате конституционной борьбы между Австрией и Венгрией, которая в сентябре 1865 г. окончилась перерывом в работе парламента, в Австрии возник тот же вопрос, какой уже существовал в Пруссии: наделено ли правительство легальными полномочиями для того, чтобы взять новый заем? Надо сказать, что это соображение беспокоило лондонские банки больше, чем французские.

Вопрос, на который до последнего времени не в состоянии ответить историки, заключается в том, стал ли конечный провал переговоров об австрийском займе результатом — как утверждали сами австрийцы — тайного сговора между Бисмарком и Джеймсом, направленным на то, чтобы лишить Австрию поддержки Ротшильдов. Бисмарк, несомненно, всеми силами хотел помешать займу. Уже 19 июня, ссылаясь на некие «возможности, способные вызвать осложнение международной обстановки», Бисмарк «заметил, что, наверное, не вредно путем надлежащих финансовых операций ослабить нынешнюю склонность денежного рынка в сторону австрийского займа». Более того, он подчеркнул в дипломатической депеше абзац, в котором цитировали одного австрийского чиновника, сказавшего, что «из-за отсутствия кредита австрийскому государству придется на время отказаться от положения великой державы». Роону Бисмарк говорил, что «с помощью наших денежных операций… Пруссии нужно парализовать операции, которые замышляет Австрия». Возможно, отчасти имея в виду эту цель, он предложил Бляйхрёдеру сделку, в ходе которой Ротшильды покупали прусские облигации у «Зеехандлунг», а вырученный доход затем давали взаймы прусскому правительству. Таким образом, теоретически они обходили запрет, наложенный парламентом на неавторизованные займы.

Объясняет ли этот скрытый мотив, почему провалилось дело с австрийским займом? Может быть; кажется маловероятным, что на отказ Майера Карла принять на 9 млн талеров прусских облигаций 1859 г., предложенных ему в июле «Зеехандлунгом» по номиналу, не повлияли политические соображения. Ведь он готов был взять их по 99,5, а через неделю они продавались по номиналу берлинским банкирам, а котировались по 101. Несомненно, Джеймс и Альфонс заподозрили что-то неладное. 4 августа, перед так называемым Гастайнским компромиссом, Джеймс отозвался на «неудовольствие политикой Германии», которое высказал его сын. Он отказывался верить, что скоро начнется война, «так как Австрия настолько слаба, что не уступит», но обвинял Бисмарка в том, что тот обдумывает «дикую уловку», и выражал растущее «недоверие» Бляйхрёдеру. Поэтому Джеймс приказал продать прусские ценные бумаги на 400 тысяч талеров. Его действия так обеспокоили Бляйхрёдера, что тот, по предложению одного знакомого, помчался в Остенде, чтобы повидаться там с Джеймсом и «…сообщить мне, — как сухо писал Джеймс, — насколько хорошо обстоят дела». Оценка Джеймсом положения в Пруссии позволяет понять, как низко он ценил и Бисмарка, и Бляйхрёдера на том этапе: «Бисмарку абсолютно нельзя доверять, так как его положение внутри страны очень шатко. Бляйхрёдер думает, что все может привести к революции. Это полная ерунда. Не верю ни единому слову… никто не рискует своей страной ради того, чтобы удержаться в должности». А когда Бисмарк предпринял еще одну попытку, Джеймс прекрасно понял его намерения. Еще до 2 сентября, когда они встретились в Баден-Бадене, Джеймс пришел к выводу, что решение «Зеехандлунг» увеличить учетную ставку было «политическим шагом, призванным помешать Австрии получить заем и вынудить ее продать герцогства [Шлезвиг и Гольштейн]».