Дом семьи Ллойд

Возможно причина крылась в том, размышлял Генри, сидя за рулём перед зданием университета, что он, как ни терзай своё сознание, не мог представить себя в роли преподавателя. Точнее, ему не представлялась возможным вообразить себя в какой бы то ни было иной роли, кроме как писателя, коим когда-то звался короткий период своей жизни.

Генри уставился на белую табличку со своим именем, выведенным чёрной краской по трафарету, в свете только-только занимающейся зари, она будто бы светилась на фоне окружавшей черноты. И вдруг весь воздух из салона его автомобиля словно выкачали. Пульс подскочил, теперь сердце не стучало, оно вибрировало в тесной, содрогающейся от коротких вздохов груди. Галстук удавкой впился в шею, Генри чувствовал, как лицо наливается кровью, ему даже на секунду представилось, проткни щёку иголкой, и из неё тут же брызнет красный фонтан, как если выбить пробку из огромной бочки вина.

Генри потянулся к ручке двери и выронил дымящуюся сигарету, та отпрыгнула от края сиденья между ног, и в всполохе искр упала на пол солона.

Он вылетел в прохладу улицы на пустовавшую, не считая пяти машин, парковку, спотыкнулся, едва не распластавшись на асфальте, и принялся жадно вдыхать воздух, уперевшись руками в согнутые колени. Сначала полвдоха животом, и ещё полвдоха грудью, после чего медленно выдыхал ртом. Он шумно вдыхал и выдыхал воздух, два раза вдыхал, и один раз выдыхал, с закрытыми глазами, снова и снова, точно перевоплотившись в воздушный компрессор.

Этому приёму Генри научился у психотерапевта, к которому обратился в связи с выстреливающими в самый неподходящий момент паническими атаками. Самым удивительным в двухступенчатой дыхательной технике, как называл её Генри, было то, что при всей её простоте она и в самом деле работала.

Отдышавшись, Генри выпрямился и поправил ворот кожаной куртки, огляделся, убедившись, что его никто не застал за столь интимным эпизодом из жизни, затем вернулся к «Вольво» и подобрал тлеющую на резиновом коврике сигарету.

– Извини, старина, – с грустью проговорил Генри, затушил грязную сигарету в переполненной пепельнице, вмонтированной под радио, и смахнул пепел с сиденья.

Он провёл ладонью по покрытому холодной испариной лбу, подтянул узел тёмно-зелёного галстука, обошёл автомобиль и подхватил с пассажирского сиденья сумку. Водрузив её на плечо, он не почувствовал тяжести, так как сумка содержала следующее: большая линованная тетрадь (такие же он когда-то давно использовал для написания книг), оранжевая ручка «Big» и красное яблоко, – что ещё требовалось преподавателю литературы для «продвинутых» он пока не представлял, но собирался выяснить сегодня.

В окнах главного крыла, каменной глыбы с плоской крышей, ассоциировавшейся почему-то у Генри с фабрикой чокнутого Вилли Вонки, горел свет лишь в коридорах, тёмные окна аудиторий отражали небо с проступающими сквозь облака полосками цвета индиго, хотя всего несколько минут назад небо было абсолютно чёрным.

На входе он поприветствовал охранника, мужчину шестидесяти лет, сидящего за столом с книгой Эдмонда Гамильтона. Увидев озадаченность на его усталом лице, Генри достал из кармана твидового пиджака новенький бейдж, полученный им от декана Уодона при втором своём визите в университет неделей ранее, и с сияющей улыбкой продемонстрировал его охраннику.

Прогулочным шагом он двинулся дальше, но охранник его окликнул.

С миной удивления Генри обернулся.

– Подождите минутку, – доброжелательно проговорил охранник и, несмотря на весь свой усталый вид, проворно нырнул за соседнюю дверь. Он вернулся с двумя ключами на брелоке, где значилось «303», и протянул их Генри.

Генри поблагодарил охранника, подмигнув одним глазом с наставленным указательным пальцем а-ля выстрел из пистолета.

Генри получил работу преподавателя благодаря своему давнему другу, Полу Лоуренсу, с которым знался ещё с колледжа. Именно Пол рекомендовал Генри декану, с кем играл в покер по субботам. Не то, чтобы Генри рвался просвещать студентов, вот только после самовольного ухода из журнала нужно было как-то жить дальше. Хотя, прежде всего, справляться со скукой.

Декан, Джим Уодон, не был знаком с беллетристическим творчеством Генри Нордса; к слову, он осиливал по одной книге за год, и книг кроме автобиографий политических деятелей декан Уодон на дух не переносил, так как ещё будучи студентом твёрдо уверовал по какой-то неведомой даже ему самому причине, будто бы книга – это прежде всего источник фактической информации и только, отчего чтение вымыслов он находил занятием низким; даже свою жену, заставая за очередным детективным романом в мягкой обложке, он удостаивал снисходительной улыбки. Но Джим Уодон хорошо знал Генри, как и большинство ныне живущих, по регулярной колонке в журнале «Густава» (понаслышке, ведь журналы та ещё низость по разумению Уодона).

Посоветовавшись со своим секретарём, декан понял, назначив преподавателем литературы хоть и бывшего, но всё же писателя, а к тому же человека известного, он добавит университету престижа.