Дом шелка. Мориарти

– Я вам очень признателен за приглашение, – сказал я. – Кормежка в «Гексаме», как бы то ни было, отвратительная, к тому же я начинаю побаиваться человека, что живет в соседнем номере. Сегодня под вечер он снова попался мне на глаза, и я засомневался: а не следит ли он за мной? А насчет меня не тревожьтесь, инспектор, прошу вас. Я подстроюсь под вас и на все вопросы миссис Джонс буду отвечать в высшей степени деликатно. – Я посмотрел на огонь газового фонаря. – Моя дорогая матушка никогда не обсуждала со мной мою работу. Я знал, что она за меня переживает, и хотя бы по этой причине при разговоре с вашей женой я буду очень осторожен.

– Тогда все в порядке. – На душе у Джонса полегчало. – Встретимся в Скотленд-Ярде и вместе поедем в Камберуэлл. Вы познакомитесь и с моей дочерью, Беатрис. Ей шесть лет, и мои дела волнуют ее в той же степени, в какой моя жена предпочитает о них не знать.

О существовании ребенка я уже знал. Наверняка именно для Беатрис предназначалась французская кукла, купленная Джонсом в Париже.

– Форма одежды? – спросил я.

– Самая обычная. Это же не официальный прием.

Нашу беседу прервал пронзительный свисток, и тотчас тихая улица наполнилась людьми в форменной одежде, бегущими к одной двери. Мы с Джонсом были сторонними наблюдателями. Проведение операции Лестрейд взял на себя и первым взлетел по ступеням и схватился за ручку. Дверь была заперта. Мы видели, как он сделал шаг назад, отыскал дверной звонок и принялся нетерпеливо трезвонить. В конце концов дверь открыли. Вместе с полицейскими Лестрейд ворвался в дом. Мы вошли следом.

Я не ожидал найти в «Бостонце» столь вопиющее изобилие, хотя инспектор Грегори нас предупредил. Требек-стрит – улица узкая и плохо освещенная. Но через входную дверь мы сразу попали в сияющий мир зеркал и люстр, мраморных полов и потолков с орнаментом. Стены почти целиком были увешаны картинами в позолоченных рамах, в основном принадлежавшими кисти известных американских художников… Альберт Пинкам Райдер, Томас Коул. Все, кто бывал в Юнион-клубе на Парк-авеню либо в Метрополитен-клубе на Шестидесятой улице, почувствовали бы здесь дыхание родных краев, к чему наверняка и стремились здешние хозяева. На стойке для газет у входа были только американские издания. На отполированных до блеска стеклянных полках выстроились шеренги бутылок, в основном американского производства… виски «Джим Бим» и «Олд Фицджеральд», экстрасухой джин «Флейшманнс». В парадном зале было не менее пятидесяти человек, и я услышал разноголосый говор, по акценту это были жители Восточного побережья, Техаса, Милуоки. Молодой человек в смокинге играл на фортепиано, крышка была снята, и виднелись струны и молоточки. Он остановился, едва мы вошли, и сидел, не поднимая глаз от клавиатуры.

Полицейские уже двигались по залу, и я чувствовал негодование гостей – мужчины и женщины, все в шикарных вечерних туалетах, вынуждены были расступиться, чтобы пропустить полицию. Лестрейд решительно прошествовал прямо к бару, будто намеревался заказать выпивку, и бармен смотрел на него с отвисшей челюстью. Джонс и я держались в тени. Мы оба сомневались в разумности этой операции и оба толком не знали, с чего начать. Двое полицейских уже поднимались по лестнице на второй этаж. Остальные стояли у дверей, чтобы никто не мог войти или выйти из клуба без их ведома. Скажу честно, работа столичной полиции произвела на меня большое впечатление. Все вели себя дисциплинированно, действовали организованно, даже если и не представляли, насколько я мог судить, зачем сюда пожаловали.

Лестрейд продолжал разглагольствовать с барменом, и тут открылась боковая дверь, и появились двое. Я сразу их узнал. С Эдгаром Мортлейком мы уже встречались. На сей раз он появился в обществе своего брата. Как и сказала нам служанка в Блейдстон-хаусе, они были очень похожи (оба в строгих вечерних костюмах), в то же время необычайно и удивительно разные, будто художник или скульптор взял за основу одного и сделал из него более грубую и буйную версию. У Лиланда Мортлейка были такие же черные волосы и маленькие глазки, как у брата, но не было усов. Он на несколько лет постарше, и эти годы дали о себе знать: щеки более мясистые, губы потолще, на лице презрение. Он был чуть ниже брата, но я сразу понял, не успел он открыть рот: главную партию в их дуэте исполняет именно он. Эдгар стоял чуть позади – для него это было естественным.

Лестрейда они не заметили или сделали вид, что не заметили. Зато Эдгар сразу узнал Джонса и меня и, толкнув брата под локоть, подвел его к нам.

– В чем дело? – загромыхал Лиланд. Голос хриплый, дышал он тяжело, будто само произнесение слов было ему в тягость.

– Я их знаю, – объяснил Эдгар. – Этот – агент Пинкертона. Он не счел нужным представиться. А другой – Алан Джонс или что-то в этом роде. Скотленд-Ярд. Они были в Блейдстон-хаусе.

– Что вам надо?

Вопрос был обращен к Джонсу, и тот ответил:

– Мы ищем человека по имени Кларенс Деверо.

– Не знаю такого. Здесь его нет.