Дом скитальцев

– Ладно. Мне померещилось, что… Нет. Ничего мне не мерещилось.

– Мне очень, очень важно знать, – мягко сказал Хайдаров.

Марта пожала плечами. Лицо ее опять стало оливковым, мрачным. Встала, шагнула через комингс и проговорила, не оборачиваясь:

– Проклятый рейс!..

Когда дверь закрылась, Хайдаров поднялся и, бормоча, покряхтывая, обследовал оружейный шкафчик. Снаружи – ничего… Внутри – обычный комплект: газовый и пулевой пистолеты и пресловутый РК – ракетный карабин, одним зарядом которого можно свалить трех слонов. Насколько Хайдаров знал, этим оружием воспользовались лишь однажды при обстоятельствах смутных и малопонятных – из тех случаев, которые стараются поскорее забыть, притворившись, что их не было.

Он захлопнул шкафчик. Растерянно мигая, осмотрел еще раз – снаружи. Ровным счетом ничего… Ну блестит. Ну одна плоскость оранжевая, другая, над изголовьем койки, – белая. Тем не менее Хайдаров знал, что Марта Стоник неспроста буравила шкаф своими очами. И право же, не потому, что он принадлежит Уйму. Скорее бы она смотрела на ящик с постельным бельем или на клавиш бортжурнала.

Он постоял еще, покидал на ладони универсальный ключ – презент Уйма. Вызвал следующего. Предположим, что Стоник смотрела на оранжевое просто так. Любит оранжевый цвет. Предположим… А самоубийства она не задумала, уж простите. Не такой человек Марта Стоник…

«Вызову директора и откажусь, – злобно подумал Хайдаров. – Так нельзя работать в двадцать первом веке. В сущности, сейчас уже поздно. Поздно. Космическое курирование все чаще осекается. Легко работать на Земле… Там непрерывный контроль психики. Там есть куда убежать от любовного безумия, сменив обстановку, профессию, – любое. На Земле есть свобода выбора, В космосе нет. Предмет любви или ненависти всегда рядом. Или недоступен. В одном случае от него нельзя уйти, в другом – недоступен. Что одно и то же. Вынужденная фиксация эмоций. Да если бы только фиксация. Самых отважных, активных, неукротимых выбрасывает Земля в великую пустоту, как семь веков назад выбрасывала их за мыс Нун, за тропик Рака. Отвага – сестра жесткости. Жажда перемен, дух исследования – другое название неистовости чувств. Они активны: жестки, неистовы, современные конкистадоры в синтетических латах, они бешено стремятся к переменам, а мы, выпуская их в пространство, взнуздываем такой дисциплиной, которая не снилась конкистадорам Кортеса, носильщикам Стенли, казакам Пржевальского. На каждого космонавта приходится по нескольку тысяч больших и малых машин, миллионы деталей – неверных и ненадежных, работающих на грани возможного. Поэтому люди должны быть абсолютно надежны, как будто они не состоят тоже из миллионов деталей. Люди не должны отказывать, не имеют права поступать непредсказуемо, как будто люди – не специальные машины для непредсказуемого поведения. Мы взнуздываем их уставами, сводами, инструкциями, затягиваем их в дисциплину, как в перегрузочный корсет, а затем начинаем их жалеть и размахивать перед ними транквилизирующими снадобьями… Да как было этой несчастной Марте не влюбиться в Гранта, когда он сорок дней перед ее глазами, опустошенными черным небом Луны и Деймоса? Что было делать ей, когда у меня защемило сердце при виде командира Уйма, – как он ходит, откинув торс, не шевеля громадными своими плечами, а руки и ноги движутся плавно и свободно, и где-то гремят неведомые тамтамы? И что я знаю о командире Уйме, какие дьяволы терзают его в трехмесячных рейсах, плюс месяц межполетных подготовок? Кроме сводов и уставов, есть неписаные правила, которые ставят командира высоко над страстями, но что ему делать, если он неистов – а он должен быть неистовым, иначе он не стал бы космонавтом и командиром, – что делать ему? Ждать отпуска? Он и так ждет. Ложась спать, он ждет, что его разбудит сигнал тревоги. Миллион деталей, составляющих вместе «Остров Мадагаскар», ежесекундно угрожают ему неповиновением, а он – ждет.

Я не люблю сомневаться в людях, – подумал Хайдаров, – но… „Я сомневаюсь, следовательно, я мыслю“. Еще один девиз кураторов, будь оно проклято; я должен предположить, что командир Уйм взглянул в левантинские глаза Марты Стоник, хоть это и запрещено неписаными уставами…

Однако где же очередной пассажир?» – спохватился он. В ту же секунду смолкло пение радиомаяка и голос Жермена, не слишком приятный в натуре и вовсе уж гадкий в трансляции, прохрипел:

– Никола, срочно трубку! Бегом!

Хайдаров вскочил. Почему-то он решил, что все уже разъяснилось, правонарушитель объявился и можно вернуться к Инге и к «Белкам в колесе», но, выскочив в кают компанию, он услышал характерную вибрацию, пение просыпающегося корабля. Медленно угасал экран земного видео, два-три пассажира, стоящие перед ним, тревожно переглядывались. «Та-ак…» – подумал Хайдаров. Распахнув рубочную дверь, он увидел обоих пилотов, Краснова и Жермена, на рабочих местах, в алых наушниках индивидуальной связи с компьютером. Так… И спины у них были чересчур прямые – ох как знал Хайдаров эту привычно-гордую осанку пилотов…