Дом Судьбы

Земля сухая, дует легкий ветерок, и солнце еще не начало припекать. Нелла поражается, что до сих прекрасно помнит, как ездить верхом. Это удивило бы Корнелию, Отто и Тею тоже. Жители Амстердама не ездят на лошадях, когда можно прогуляться пешком, или посидеть в экипаже, или прокатиться по водным каналам. Но как она могла забыть, насколько это чудесно? Когда Амстердам скрывается из виду и Нелла чувствует, что ее больше не преследуют никакие неодобрительные взгляды, она пришпоривает кобылу, и та вытягивается, свободно припуская через поле. Ей кажется, что она может летать. Как будто эта кобыла – не результат быстрой покупки у усталого конюха, который всю ночь подавал эль печальным старикам, а сам Пегас, рожденный из поверженного тела горгоны Медузы.

«В любой момент, – думает Нелла, – я могу обрушить свой гнев на небеса».

Но все же она замедляет шаг, понимая, что плохо знает эту лошадь и ни одной из них не пойдет на пользу, если гнать слишком сильно и слишком быстро. Перейдя на рысь, Нелла чувствует возбуждение. Она поворачивает направо и видит, что движется вдоль водного пути – одной из многочисленных систем барж, которые идут из города по естественным и искусственным каналам. На воде качаются низкие баржи, и Нелле почти больно смотреть на них; они напоминают о ее собственном путешествии в Амстердам восемнадцать лет назад. Потянув поводья, она возвращает кобылу на дорогу. На этот раз должно быть по-другому. Если нет, то они все пропали.

Приближаясь к ландшафту своего детства, Нелла начинает узнавать его по высоте неба, по тому, как земля все глубже уходит за горизонт, а облака собираются все выше и выше в сгущающейся синеве. Нелла выросла в этом почти сферическом ощущении пространства, раздвигая его, чтобы уместиться в аккуратных комнатах и еще более аккуратных шкафчиках, с ровными фасадами домов и математически выверенными водотоками. Контраст между настоящим и прошлым глубоко потрясает. «Ты прекрасно справилась, – говорит себе Нелла, – ты привыкла жить без свободы, как утка в закрытом пруду».

И тут она чувствует это. Мурашки бегут по спине: знакомое ледяное ощущение постороннего взгляда. Это не игра воображения, потому что кобылу тоже что‐то тревожит. Несмотря на предыдущую покладистость, она встает на дыбы, издавая звук, от которого у Неллы сводит зубы. Она успокаивает кобылу и держит ее, направляя строго вперед. Животное ржет, неуверенно переставляя ноги. Дорога впереди пуста – что бы там ни было, оно находится позади.

Нелла, выжидая, по-прежнему не оборачивается. Легкий ветерок треплет ей волосы. Птицы здесь поют громче: черный дрозд, зяблик, голубь. Где‐то далеко кричит сапсан, паря за пределами ее взгляда. Трель коноплянки, прячущейся в живой изгороди. Нелла нащупывает в кармане миниатюру младенца и представляет, как поворачивается и протягивает его на ладони. Она почти делает это, но что ждет ее там, позади? Это не любовь. Не просветление. Не более чем серая, размытая по краям фигура, слишком далекая, чтобы с уверенностью опознать в ней человека. Мираж, возникающий в жару. Этот нечеткий образ сбил бы Неллу с толку. Поддаться страстному желанию увидеть, кто там, вернуться верхом туда, откуда приехала, значило бы испортить ход этой истории. Не может быть двух сюжетов. Нужно выбрать один.

Нелла снова смотрит на дорогу перед собой. Там ее ждет мать. И сестра. Обе умерли много лет назад, но их уход был настолько незаметным, что, кажется, сейчас они возвращаются к жизни. Позади себя Нелла представляет Марин и Йохана. И миниатюристку. Она чувствует, как что‐то болезненно сжимается в груди, как пальцы стискивают надежную крепость миниатюры младенца, который был у нее на протяжении стольких лет. Всегда ли она будет думать об этих призраках?

Всегда. Она будет чувствовать, что он где‐то рядом с ней, в дороге – всегда. Потому что это и есть любовь. Позади нее на расстоянии мерцает желание. «Пусть другая женщина предъявит права на миниатюристку, – думает Нелла. – Пусть Марин и Йохан уйдут. Я обходилась без них восемнадцать лет. А впереди ждет человек, которому я нужна каждый день».

Нелла не оборачивается. Она кладет младенца обратно в карман, пришпоривает кобылу и скачет вперед. И тут она видит их, спустя восемнадцать лет разлуки. Вдали на горизонте показываются трубы Ассенделфта.

XXXI