Дом «У пяти колокольчиков»

Ксавера с серьезным лицом поднялась с места и низко поклонилась бабушке, как бы говоря, что она не только принимает ее условия, но и признает их полностью обоснованными и справедливыми.

— Итак, милое дитя, — живо продолжала хозяйка дома «У пяти колокольчиков», — сегодня полностью завершилась грустная пора твоей первой молодости. Теперь ты будешь счастлива, и я хочу, чтобы ты была счастливее всех девиц в Праге. Я дам тебе все, чего тебе до сих пор недоставало, в чем ты испытывала нужду, но получала от меня отказ; я щедро вознагражу тебя. Ведь прежде, бедняжка моя, поневоле приходилось держать тебя взаперти в нашем печальном доме, разлучать с веселыми подругами, удерживать от развлечений и забав, свойственных твоему возрасту. Мы влачили не менее жалкое существование, что и твоя мать. О, если бы эта жертва хоть немного облегчила ее телесные муки или рассеяла мглу, царившую в ее душе! К несчастью, она не выносила присутствия посторонних лиц и попросту не замечала, что мы живем в полном одиночестве, вдали от целого света. Ты, Ксавера, вела себя примерно, ты умно, безропотно приноровилась к прискорбным обстоятельствам нашей семейной жизни: ни разу не обременила меня просьбой, выполнить которую было бы невозможно, не усугубила мою печаль недовольным выражением лица; мне не приходилось наказывать тебя за строптивость или упрямство. Прилежное посещение храма божьего, присутствие на богослужениях, неуклонное исполнение обязанностей христианки — все это возвышало тебя над безотрадностью и однообразием повседневного существования. Неоценимое значение имеет то, что ты унаследовала не только мою внешность, но и мою душу, всецело отданную богу и святой церкви, лишь в ее лоне ищущую утешения в трудные минуты жизни и всегда его там находящую.

Ксавера учтиво, с благодарностью поклонилась бабушке, не смея поднять на нее глаз.

— Не захваливайте меня чрезмерно, милая бабушка, — возразила она в некотором замешательстве. — Не с такой уж покорностью принимала я свою участь, как вы полагаете. Разумеется, я рано поняла: если моя мать больна и очень несчастлива, я не могу, более того, не имею права веселиться, подобно другим девицам, однако мое спокойствие часто было деланным. Кто бы мог сосчитать, сколько ночей напролет вздыхала и плакала я о выпавшей на мою долю участи! Проходили недели, месяцы, я все более явственно видела, что если в нашей жизни не наступит никаких перемен, тайная тоска измучит меня, я умру, погибну, наконец, сойду с ума. Только горячая любовь к вам заставляла меня держать себя в руках, стараться, чтобы вы не заметили, что творится со мной, и не волновались. Сколько тяжких ночей я провела! Слава богу, если, как вы говорите, они уже позади!

Ксавера глубоко вздохнула и продолжала со все возрастающим жаром:

— Тщетно зажмуривала я глаза, осеняя себя крестным знамением, молясь своему ангелу-хранителю, тщетно прятала голову под подушку, прижимая руки к груди, чтобы не выпрыгнуло сердце! Мне так хотелось быть веселой, счастливой, молодой! В прошлом году на масленой я уснула в первый раз только в пятницу — столько было шума кругом! Моя комната то и дело озарялась светом факелов — это провожали носилки с богачками Подскалья{10}, торопившимися с одного бала на другой. А на мою долю оставалось только одно — рисовать в своем воображении ярко освещенные бальные залы, которые вы мне столь часто описывали, рассказывая о светской жизни, о ее соблазнах и западнях, и я как воочию видела прелестных женщин, окрыленных радостью, увенчанных цветами, вызывающих восторг и поклонение…

— И ни одна из них не могла сравниться красотой с Ксаверой Неповольной, — докончила за нее бабушка.

— Этого я не думала, — покраснела Ксавера.