Дом «У пяти колокольчиков»

— Не смей лгать? — сурово прикрикнула на нее пани Неповольная. — Мысль о том, что ты страдаешь по чьей-то вине, не сама родилась в твоей голове. Какой-то негодяй внушил ее тебе. Ты лицемеришь со мной, как и все прочие, твоя любовь ко мне неискренна, как не была искренней твоя покорность при жизни матери. Ты делаешься все хуже и хуже и в скором времени погибнешь, как погибли все мои близкие. О господи! Ужели я не заслужила иного потомства, чем кучка слабых телом и духом детей, из которых одни безвременно сошли в могилу, а другие противоречат мне в каждом слове, каждым своим поступком? Нет, не мои это дети, все они уродились в своего отца, заурядного человека, никогда он меня не понимал и мог только ревниво подрезать крылья моей душе, душе, окрыленной тобой, о господи, и жаждущей, чтобы вера в тебя, провозглашенная твоими слугами, глубоко укоренилась во всех сердцах и дух мрака никогда бы не овладел ими, не поколебал в них веру! Все мои надежды я вложила в эту девушку, любила ее, лелеяла, она стала дорога мне с той самой минуты, когда впервые мне улыбнулась и я увидела, что ее улыбка напоминает мою. Постепенно я уверилась, что именно она призвана победно завершить начатое мною дело, дело, за которое я подвергалась гонениям и в котором вижу главную цель своего земного существования. Да только обманули меня ее глаза, говорившие, что та сила, которая владеет моей душой, владеет и ею, те же мысли и стремления ее животворят. Теперь я убедилась, что взрастила лишь наследницу моего богатого состояния, но ни в коем случае не последовательницу моих замыслов, и меня положат в фамильный склеп Неповольных как последнюю истинную воительницу твою, господи, как последнюю в нашем роде ревностную исполнительницу твоей святой воли. О вечный судия, ужели такова твоя милость в отношении к преданнейшей из всех твоих слуг, неужто именно такая награда уготована ей за послушание и самоотверженность? Скажи, о господи, разве есть у тебя в этом городе другая столь же преданная тебе слуга? Как можешь ты хладно отвращать от меня лик свой, отвергать просьбы мои и моления? Или нет им в твоих глазах никакой цены, что ты дозволяешь ветру уносить их вместе с сухой, осенней листвой?

И хозяйка дома «У пяти колокольчиков» в страстном порыве протянула руки к висевшему в изголовье постели огромному распятию — старинной семейной реликвии Неповольных. Резчик изобразил Христа в наводящей ужас позе, а живописец соответственным образом его раскрасил, но терновый венец на его голове был из чистого золота, а в тех местах, где полагалось быть ранам, красовались пять крупных гранатов.

— О, я не могу допустить, чтобы вы огорчались, считая меня неблагодарной, недостойной вашей любви, бабушка, — разрыдалась Ксавера, глубоко взволнованная ее упреками и сетованиями, тем более что слышала их впервые. — Вы, разумеется, правы: мысль о том, что в несчастье нашей семьи кто-то виноват, не сама собой родилась в моей голове, и вместе с тем не клеветник нашептал ее мне. Простой случай заставил меня предположить, что какое-то страшное событие лишило наш дом мира и покоя. Вы, конечно, помните, как, возвращаясь в прошлом году из Эммаусской церкви после панихиды по моей бедной матери, мы с вами застряли в притворе, окруженные толпой нищих, просивших подаяния. Вы оделяли их милостыней, а я стояла рядом и слышала, как две безобразные на вид женщины, злобно оглядев нас, зашептались: «Теперь, кроме внучки, у нее никого не осталось, всех поразил перст божий, и все-таки кровь невинно убитого продолжает взывать к отмщению, не смыта она с их порога». Меня всю так и затрясло, и, потеряв сознание, я упала на руки ключницы. Слова нищей, палец, которым она грозила мне, были страшны… Мне вдруг почудилось, что когти безумия, терзавшие мозг моей несчастной матери, впились в мою голову и я унаследовала от нее какое-то ужасное проклятье…

При этом мучительном воспоминании у Ксаверы побежал мороз по коже, губы ее посинели, руки задрожали. А на побледневшие было от гнева и возбуждения щеки пани Неповольной вернулись прежние краски. Она еще удобнее расположилась на своих нарядных подушках, которые резкими движениями сбила в кучу.

— Так, значит, одно это и волнует тебя? — спросила она, испытующе глядя на внучку.

— Да, одно это, — подтвердила Ксавера.