Дом «У пяти колокольчиков»

— Похоже, мать и не догадывалась о моем существовании, — успокоившаяся было Ксавера опять залилась слезами. — Не помню, чтобы взгляд ее когда-нибудь остановился на мне: так редко случалось нам быть вместе. Иногда я украдкой наблюдала за ней в щель между дверьми: боже, какая она была, бедняжка, бледная! Глаза кроваво-красные от непрестанных слез, волосы космами спадают на шею и грудь, платье в беспорядке, а ведь наша ключница за ней, как за ребенком, ходила… Ужас охватывал меня! Но еще ужаснее бывал ее крик. Он доходил до меня через весь двор. Что такое она кричала? О чем так жалостно молила? Я не могла разобрать отдельных слов, но иной раз казалось, она хочет кого-то предупредить о грозящей ему беде и видит меч палача над его головой. Отец мой, кажется, не был больным человеком, но отчего же и он вел себя так странно, что это бросалось в глаза даже мне, маленькому ребенку? Отчего он тоже никого не допускал до себя, за исключением отца Иннокентия, а случайно повстречавшись со мной, хмуро отводил глаза? Эти вопросы не новы, они уже давно не дают мне покоя, только я не хотела обременять вас ими. Но раз вы говорите, что мое грустное детство кончилось, признали меня своей наследницей, сказав этим, что я стала совсем взрослой, то и я не хочу больше притворяться, дабы вы не посчитали меня нескромной, и делать вид, будто так и не заметила, что над нашей семьей нависла какая-то роковая тайна. Сегодня, разумеется, это будет некстати, но если когда-либо я увижу вас в соответствующем расположении духа, приду в сумерках, подсяду поближе и попрошу вас открыть мне, что так угнетало моего отца, когда и по какой причине неизлечимо заболела мать: он ли ее обидел, или она перед ним провинилась? Ненавидел ли он жену в образе ее дочери или стыдился перед дитятей, что погубил ее мать? И тогда я пойму, чья вина лежит на этом доме, внешне таком счастливом, богатом, какой рок омрачает его своими черными крылами, изгоняя из него всякую радость, чей грех пал на меня, невиновную…

В своем воодушевлении Ксавера не замечала, как ее слова заставили бабушку побледнеть от гнева, чей взгляд сделался грозным. Но когда девушка отерла слезы и подняла глаза на свою собеседницу в надежде, что та обещает выполнить ее просьбу в самое ближайшее время, она испугалась. Такой свою бабушку ей видеть не доводилось: это была совершенно незнакомая женщина.

— Что ты мелешь? Кто и что тебе налгал? Где ты собираешь такие нелепые, подлые слухи? — прошипела пани Неповольная. — Верно, ключница, несмотря на строгое запрещение, наплела тебе всякого вздора о призраках, которые видела твоя мать в своем безумии? Я надеялась, особа эта будет куда благодарнее: ее дети все хорошо устроены, ей же до самой смерти обеспечено привольное житье в моем доме, лишь бы она молчала о том, что делалось в голове вверенной ее попечению несчастной страдалицы, и все то тяжкое, что выпало на долю нашей семьи, не стало известным в городе больше, чем следует; и вот, извольте радоваться, вместо того чтобы благодарить меня, она расстраивает мою внучку, вселяет в нее тревогу! Пусть завтра же убирается из дома: грубо нарушив мою волю, она показала, что недостойна никаких милостей!

— Ключница тут решительно ни при чем; она ничего не говорила мне о матери, и вы поступите несправедливо, если ее прогоните, — смело отвечала Ксавера, все еще не понимая, отчего сердится бабушка. — Надо признаться, я не раз спрашивала ее о моей покойной матери, желая знать, неужто даже в минуты просветления она не вспомнила, что бог даровал ей дочь, которую она все еще не благословила ни словом, ни слезой, ни улыбкой, но ключница отвечала всегда одно и то же: дайте ей покой хоть в могиле. Нет, милая бабушка, ни ключница, ни кто-либо другой из домашних не сказал ничего, что могло бы меня огорчить, а чужих людей я вижу редко. К тому же вам хорошо известно, что серьезных разговоров у меня с ними никогда не бывает — где уж тут пускаться в рассуждения о каких-то семейных тайнах!