Дом «У пяти колокольчиков»

— Кровью своей подтверждаю истинность всего сказанного! Кровью клянусь, тебе надо немедленно покинуть Прагу, — вскричала она. — Может быть, ты поверишь мне, если я истеку кровью у тебя на глазах? Ну, смелее! Я пойду на все, только беги…

Клемент вздрогнул, внезапно почувствовав на руке ее горячую кровь, — нет, так лгать она, наверное, не способна. Может быть, все раскрыто случайно или совершилась измена, и первая радостная весть об этом сейчас же донеслась до дома «У пяти колокольчиков»? Но если общество и в самом деле раскрыто, именно теперь он и не мог бежать: не имел права покинуть друзей в трудный час, общее дело следует защищать до последнего. Да, он их вождь, и его долг показать другим, как надо бороться, страдать и, может быть, умирать. Он вздрогнул. Разумеется, это неслыханная глупость — предпочесть гнить на мокрой соломе какой-то подземной камеры, не принося тем никому решительно никакой пользы, не отвечая ни перед кем, кроме собственной совести, и все это тогда, когда стоит лишь кивнуть головой — и не только спасешься от преследователей, но и познаешь наибольшую радость жизни рядом с этой нежной, трепещущей девушкой, которая предлагает ему свою красоту, свое сердце, свои драгоценности. Но разве не было бы еще более неслыханной глупостью довериться ей? Она уже столько лгала, почему бы ей теперь говорить правду? Оттого, что она его любит? Но ведь Леокад тоже считал, что любим ею, когда прижимал к сердцу ее перчатку. Клемент знал немало мужчин, воображавших, что они любимы Королевой колокольчиков, и хвалившихся своим мимолетным счастьем…

— Нет, я никуда не поеду, — сказал он резко.

— Так, значит, ты скорее позволишь схватить себя и замучить насмерть, чем поверишь мне? Ты смеешься над моими слезами, презираешь мою любовь, а мой безумный страх тебя только забавляет? Вижу, не любишь ты меня и никогда не любил! И навязал свое общество только затем, чтобы обмануть меня и насмеяться надо мной! Ты все лгал, каждое твое слово, обращенное ко мне, было фальшью, притворством, и вот теперь ты испугался, а вдруг я отвечу тебе тем же! Если ты сию же минуту не поклянешься, что уедешь из Праги, и если не исполнишь эту клятву, я сразу пойму, что ты преступник, способный украсть сердце у другого человека и, выпив всю кровь, швырнуть его в грязь, как пустой кошелек. Богом клянусь, поступлю с тобой точно так же!..

И опять он не внял ее предостережению. Благодаря чарам любви в душе ее расцвел прелестный цветок, но не успел еще глубоко укорениться, задеть ее сознание. И стебель его оставался таким слабым, хрупким, что, если неосторожно дотронуться, его легко можно было сломать. А он дернул его резко, неосмотрительно, забыв, что имеет дело с воспитанницей ордена, умеющего особенно изощренно мстить своим противникам.

— Я остаюсь! — отвечал он с прежней твердостью.

Он ждал, что последует новый взрыв негодования, слезы, уговоры, однако ошибся. Она словно бы и не слыхала, стоя перед ним неподвижно, будто каменная. Он не мог понять, что происходит в ее душе; она низко опустила голову, и в темноте невозможно было различить черты ее лица.

Долго стояли они друг против друга в черной пустоте, глядевшей на них двумя кроваво-красными глазами от распятия. С плотины доносился шум воды, еще более пустой и однообразный, чем окружавший их ночной мрак, а в груди у каждого такое бурное кипение жизни, удивительные превращения чувств, трепет страстей, борьба…

Вдруг Ксавера наклонилась и стала собирать драгоценности, которые в волнении выронила из шкатулки. Она внимательно смотрела, не осталось ли чего на мостовой, и все-таки не заметила, что растоптала целую нитку прекрасного жемчуга. Потом подняла упавший наземь платок, плотно завернулась в него и укрыла под ним свою шкатулку.

— Можно мне проводить вас? — спросил Клемент. Ее молчание показалось ему куда страшнее, чем жаркие слезы и жестокие упреки: было в нем нечто мертвое, жуткое, наводящее ужас.

Она отрицательно качнула головой и сделала несколько шагов по направлению к башне, но, увидя, что он продолжал идти следом, обернулась и повелительным жестом приказала оставить ее. Он невольно повиновался. Кровь из руки крупными каплями падала на землю, отмечая путь Ксаверы до самого дома…

Закончив с помощью отца Иннокентия свое важное письмо, пани Неповольная собиралась уже отойти ко сну, когда ее потревожил звук отпираемой двери и быстрые шаги, приближающиеся к ее постели. В свете горящей у распятия лампы она узнала в бесцеремонной нарушительнице своего покоя Ксаверу и уже хотела сделать ей резкое замечание, когда почувствовала на своей руке ее холодную, тяжелую, подобие куску металла, руку.

— Это он, — проговорила девушка плохо повинующимся ей языком.

— Кто? Что? — быстро спросила бабка и, приподнявшись с подушек, с удивлением вглядывалась в посинелое лицо внучки, в ее остекленевшие глаза.