Дом «У пяти колокольчиков»

— Не убивайся так, — молил Клемент, согревая поцелуями ее ледяные руки. — Я не боюсь смерти, потому что куда более страшную муку испытал, принимая тебя за шпионку и доносчицу, явившуюся, чтобы погубить меня. Теперь я уже ничего не страшусь, ни о чем не жалею и даже самое тяжкое решение моей судьбы готов принять с распростертыми объятиями… О Ксавера, ведь ты была готова истечь ради меня кровью, спасти меня ценой спасения своей души! Верь мне: в темнице, на дыбе, на эшафоте — к чему бы ни присудили меня, я буду достойным твоей великой любви! Будь покойна, я не проявлю слабости и ничем не обману твоего доверия. Не скорби о том, что нам суждено расстаться — полное счастье было не для нас, ибо между нами всегда стоял бы Леокад, и всякий раз, касаясь твоей милой руки, я поражал бы его тем в самое сердце, столько выстрадавшее из-за нас: я видел бы, как оно кровоточит, как умирает наша мать оттого, что ты отняла у нее сына! Не жалей ни о чем, Ксавера, не думай ни обо мне, ни о себе! Что может сравниться с тем высоким наслаждением, какое мы, чистые душой, испытываем сейчас? Ах, как был прав Леокад, утверждая, что в одном мгновении такой любви заключается вечное блаженство! Чего стоят в сравнении с ним те радости, коих все добиваются с таким упорством? Нет, не для меня это… В одном твоем поцелуе заключена вся небесная радость, и я счастлив освятить им мои губы.

Клемент склонился к Ксавере и запечатлел на ее губах свой первый и последний поцелуй. Девушка изнемогала от горя. Кто может представить себе хоть малую долю тех мук, что терзали ее душу?!

— Не забывай меня, Ксавера, — проговорил Клемент. — И знай, где бы я ни был: на земле или под землей — всюду найдет меня твоя любовь, порадует, согреет душу, а услышав, что я мертв, не верь, будто смерть несет с собой забвение.

Она ничего не слыхала, распростершись перед ним без чувств в своем великолепном королевском уборе… Его схватили и увели.

11

Подобная чудовищу, надвинулась на Прагу темная, мглистая ночь. В сыром мраке жилые дома и храмы на главной площади Нового города напоминали скорее могильные холмы без определенного облика, без четких очертаний; едва различимые один от другого, они сливались в какую-то нелепую темную груду. Тяжкая, словно крышка гроба, черная, как кладбищенская земля, непроницаемая, как судьба, эта ночь вполне могла бы сойти за родную сестру богини смерти — сестру, поклявшуюся в пароксизме родственной любви, что последует примеру старшей и тоже остановит всякое движение, приглушит все звуки, погасит все огни… и не пустит под свой черный покров ни единого светлого лучика. Может быть, только там позволит мерцать огоньку, где обосновалась смерть или куда она спешит, чтобы занять свое место, — в мертвом сердце либо в том, коему суждено умереть.

В эркере дома «У пяти колокольчиков» мерцал свет — то горела свеча у постели Ксаверы. Сон девушки был беспокойным. Ужасные сновидения терзали ее, заставляя резко вздрагивать.

С тех пор как ее, полумертвую, принесли из сада, она все еще не пришла в себя, никому и слова не сказала, одни только невнятные стоны вырывались из ее груди, когда кто-либо осведомлялся о ее самочувствии.

Но отец Иннокентий твердил, что такая слабость не что иное, как следствие пережитого девушкой волнения; ведь после многих усилий был обнаружен и арестован у нее на глазах страшный враг святой церкви, враг, которого она так долго и с таким жаром выслеживала. Духовник не придавал важного значения болезни, поэтому бабушка препоручила Ксаверу заботам ключницы и больше о ней не беспокоилась. Теперь у пани Неповольной было дело поважнее, чем бодрствовать у постели больной. Ей надлежало разузнать, известно ли в Праге о внезапном исчезновении Клемента, кто и что об этом говорит, на кого случившееся произвело наибольшее впечатление. И хоть в ту пору, при подобных обстоятельствах в особенности, всяк старался соблюдать осторожность, сильное, глубокое волнение охватило всех. Клемента уважали и любили даже те, кто лично не был знаком с ним. Сочувствие к нему еще возросло, когда пришла весть о кончине его отца: в тот же день, во время охоты, он по неосторожности подвернулся под выстрел и, не сходя с места, умер. Никто не считал его смерть случайной, все были убеждены, что он поднял на себя руку, когда узнал, в чем обвиняется его сын.

Неожиданно Ксавера поднялась с подушек и села на постели. Испуганно озираясь по сторонам, она быстро-быстро замахала рукой перед глазами, словно хотела прогнать какое-то страшное видение. Потом вскочила и бросилась открывать окно: ей недоставало воздуха — казалось, еще немного и она умрет от удушья. Боже, что ей привиделось!..

Высунувшись, по своему обыкновению, из окна, девушка с трудом перевела дух. Ее рассеянные, разбегающиеся мысли кружились, подобно огненным струям, поминутно сплетаясь во все новые и новые фигуры, образуя картины одна ужаснее другой.