Дом у железной дороги (СИ)

Он предусмотрел все. Я даже пробовал сделать подкоп – искал место, где плиты плохо сошлись, где в стене может быть какая-то трещина – ничего. Мебель не сдвинешь – приколочена на совесть, ничего не скажешь. Искал потайные лазы за этими отвратительными картинами (одну из них я сломал через несколько дней о голову Олега, когда пытался в очередной раз сбежать – как видите, безрезультатно), пробовал пробить телом дверь. Ничто из того, что я делал, не приносило результатов. Я даже пробовал ключи у него стащить – тоже глупая затея, он слишком внимательный для того, чтобы не заметить, как я лапаю его зад. Оставалось только одно – играть по его правилам и ждать, когда его бдительность сойдет на нет.

Вчера спросил его, зачем он меня здесь держит. Я не люблю говорить с ним по рации, потому что сразу представляю, какой у меня отвратительно хрипящий голос в приемнике. Да и каждый раз боюсь, что он забудет включить звук. Потому я жду момент, когда он лично спускается ко мне, чтобы поговорить или, прости господи, вылить чертово ведро.

И вот он сидит напротив меня на стуле, снова одетый, как с помойки: разношенные джинсы и эта долбаная водолазка. На ней уже катышки, идиот. Олег входит в число тех людей, которым один раз сделаешь комплимент – и они всю жизнь за него будут цепляться. Стоило один гребаный раз мне сказать, что ему идет эта дурацкая водолазка (вообще-то, ему и впрямь идет – фигура позволяет), и теперь он считает своей обязанностью не вылезать из нее, даже когда надевает официальный костюм. Шут.

Задаю ему вполне закономерный вопрос: зачем он меня здесь держит? А он взгляд отводит в сторону, слова сказать не может. Я повторяю, но уже жестче, и ощущаю себя каким-то тираном-преподавателем в школе, который пытается выяснить, кто из учеников разбил окно. Меня раздражает то, что он заставляет меня чувствовать себя виноватым хоть в чем-то. Меня, в принципе, раздражает, когда моими чувствами пытаются манипулировать (какая ирония).

– Решил дать вам возможность отдохнуть, – бормочет он себе под нос и смотрит на меня исподлобья.

А я говорю ему:

– Врешь.

Он пожимает плечами, но взгляда не отводит. Я прекрасно знаю (по крайней мере, догадываюсь), почему он держит меня на самом деле здесь. Конечно, я хочу думать, что из-за денег. Деньги, по крайней мере, я могу ему выдать. В любом размере, лишь бы избавиться от этих поганых стен.

– Ну? – давлю на него, а он только плечами снова пожимает.

– Хотел, чтобы вы были рядом.

– Ты работал на меня. Мы и так постоянно были вместе, идиот.

Молчит. Он так часто молчит, что это действует на нервы. Не знай я его, был бы уверен, что он немой. Я вижу, что он не все сказал. Он избегает со мной контакта глазами, все время то взгляд отводит, то вовсе отворачивается. И мне приходится вставать, хватать его за волосы и заставлять смотреть в глаза. В эти самые честные, черные, дьявольские глаза. Олег смотрит на меня и повторяет снова: «Я хотел вас рядом со мной». Так старомодно, так фальшиво и одновременно искренне. Аж тошнит.

– Тогда тебе стоит знать, что сейчас, рядом с тобой, я абсолютно несчастен, – хочу кольнуть его. Да побольнее. – Здесь нет ни ванны, ни нормальной одежды. Ты ведь и сам это понимаешь.

Олег смотрит на меня все так же пристально, пожимая плечами. Этот его чертов жест.

– Я не могу выпустить вас. Вы ведь не глупый человек. Должны меня понять.

Он издевается. Он определенно, мать твою, издевается надо мной. Были бы его волосы подлиннее, намотал бы на кулак, сжал бы их покрепче да приложил лбом об эту чертову бетонную стену (с нее начинает сыпаться эта убогая зеленая краска, а я бью его голову о стену раз за разом, пока не пробиваю его твердым лбом дыру, сквозь которую могу вылезти на свободу – и нанять нормального охранника, квалифицированного, в тот же день; черт с ним, буду справляться с трупами самостоятельно). Моргаю. И сжимаю его волосы крепче, поднимая голову выше. А он следует за моей рукой так покорно, что я и впрямь начинаю сомневаться, кто из нас сильнее и кто еще кого удерживает (абсолютно абсурдная мысль – это я пленник, не он).

– В том-то и дело, Олеж, что не понимаю. Я ведь не краду людей, – клянусь, если он снова пожмет плечами, я приложу его головой.

Он только хмыкает и ведет головой в сторону, пытаясь выбраться из-под руки. Похож на псину, на которую хотят надеть ошейник.

– Я тоже не краду, – говорит совершенно спокойным голосом – и в этот момент я впервые задумываюсь, не был ли он судим; на допросах его вряд ли могли бы поймать на лжи – ни одна мышца не дрогнула, хотя я знал, что он врет. Нагло врет, глядя мне в глаза. – Вы первый и последний.