Дом у железной дороги (СИ)

Моя верная Адская гончая, мой прекрасный Цербер, стремительный, мощный, беспощадный, терзающий на куски каждого, кто приближается к вершине, разрывающий плоть и проглатывающий ее вместе с огнем. Его рык, громом раздающийся над моей империей, его когти, вонзающиеся в изнеможенные, пропитанные ядом людские тела под его лапами. Его дыхание, пропитанное смертью. И мне достаточно лишь указать пальцем.

Мой Цербер, смотрящий на меня так пристально, виляющий хвостом, словно маленький щенок, так безрассудно преданный мне и отверженный другими. О, мой милый Цербер, ты и не представляешь, как тебе повезло оказаться со мной.

Я закрываю глаза, вдыхаю густой черный дым, пропитавшийся запахом сгоревшего мяса, и улыбаюсь, чувствуя, как пламя разливается внутри меня и охватывает мое тело. Я перерождаюсь. Я уже не человек. Я выше человека.

Меня выворачивает на пол. Перед глазами все плывет, а губы немеют от боли. Не знаю, сколько раз уже меня вырвало, но гортань кислит, а на глазах выступают слезы. Олег приносит новое ведро, и меня выворачивает снова. Он держит мои волосы, и я вижу нас со стороны: так выглядели те студентки в баре на Восстания, легко пьянеющие, держащие волосы друг дружке, пока одна склонилась над унитазом. Мне становится смешно, но смеяться совсем не получается. Только тяжело дышу, надеясь, что меня не вывернет снова.

Я читал, что тошнота – реакция организма на токсичные вещества, от которых он стремится избавиться как можно скорее. Но я не понимаю, от чего пытается избавиться мой – только вот мой ужин уже унесен, а воды совсем не осталось.

– Вызови врача.

Раскрываю рот, желудок сжимается, но выходит лишь глухой хрип и снова слезы. Ощущаю себя жалким и зажимаю рот ладонью, зажмурившись. Олег может только гладить по спине. Глупый, глупый Олег, мерзкий трус, слишком боящийся за свою шкуру.

– Вызови, мать твою, гребаного врача, Волков, пока я не сдох здесь!

Мелькает мысль – он подсыпал мне яд. Возможно, мышьяк. Возможно, что-то помощнее. Я ему надоел. Однозначно надоел. И теперь он всеми силами пытается от меня избавиться – так что же просто не пырнет ножом? Что же он пытает меня, вместо того, чтобы достать свой чертов пистолет и застрелить?

У меня трясутся руки, когда я хватаюсь за него, и вдруг понимаю, что говорю вслух все это время. Он смотрит на меня, держит за волосы и откидывает голову назад, вливая в рот воду, снова и снова, пока я не начинаю захлебываться, и меня не выворачивает вновь. Не успеваю и слова сказать, как он вливает в меня воду снова и крепко держит со спины, а я чувствую, что совсем слаб.

К тому моменту, когда я начинаю ощущать полное истощение, я оказываюсь простой половой тряпкой в его руках. Меня трясет с ног до головы, а я ни слова не могу сказать. Даже не вижу, что находится подо мной – изображение расплывается и дрожит, как при мареве. Только чувствую, как он снова кладет меня на постель и подкладывает под подушку что-то, чтобы голова была повыше (на мгновение подумал, что расплачусь: подумать только, обо мне могут заботиться). И тут же прошу прощения. Губы не шевелятся, но я прошу у него прощения, пытаюсь зацепить его взглядом, но вижу лишь размытый силуэт, а я все прошу прощения за то, что мог просто допустить мысль о том, что он хотел меня убить. Олег не такой, нет-нет, ни разу. Олег никогда не убил бы меня. Олег будет заботиться обо мне до последнего моего вздоха. Олег защитит меня ото всех, Олег закроет меня от них, он спрячет меня и не позволит никогда найти.

Обнимаю его и цепляюсь пальцами за майку все крепче и крепче, и не сомневаюсь, что он меня не бросит. Я не умираю, нет, ни разу, он просто не позволит мне умереть. Чувствую его горячие ладони, согревающие, и успокаиваюсь, постепенно, но успокаиваюсь. Зрение все еще не вернулось, но я уверен – еще немного, еще чуть-чуть, и я снова буду четко видеть. А пока я жмусь к Олегу, большому теплому верному псу, и чувствую, что все проходит. И чем дольше он гладит меня по спине, тем отчетливее я понимаю – я в безопасности и буду жить. Долго-долго.